Вторая жена. Терпеть не буду

Когда мы приезжаем, Айшат выходит первой, оглядывается по сторонам, затем бросает в мою сторону короткое:

– Пошли.

Я с трудом поднимаюсь, но ноги слабые, голова кружится.

Она замечает это, но ничего не говорит, только закатывает глаза.

– Ну, ты, конечно, слабая…

Я молчу.

Я больше не знаю, что отвечать.

Когда мы входим в приёмное отделение, там холодно, пахнет лекарствами, и люди сидят, опустив головы. Я чувствую, как влажный пот стекает по спине, но я не уверена, от жара или от страха.

Ко мне подходит медсестра, осматривает, потом бросает на Айшат строгий взгляд.

– Почему сразу не привезли? Почему только сейчас?

– Да кто ж знал, – Айшат пожимает плечами. – Она молчала, а потом вдруг ей плохо стало.

Я закрываю глаза.

Она говорит так, будто я сама виновата. Будто я придумала всё это, чтобы доставить им неудобства.

– Вам нужно срочно к врачу, – говорит медсестра, беря меня под руку. – Сможете идти?

Я киваю, хотя ноги подкашиваются.

Медсестра ведёт меня дальше, а за спиной слышится раздражённый голос Айшат:

– Только давайте побыстрее, а то мне ещё домой ехать.

И в этот момент во мне что-то окончательно ломается.

***

Я сижу на жёсткой кушетке в кабинете врача, стиснув пальцы в замок. Руки ледяные, но лицо горит. Я опускаю взгляд, сосредотачиваюсь на узоре на кафельном полу, чтобы не смотреть на врача, чтобы не видеть её выражение лица, но всё равно чувствую напряжение в воздухе.

Она медлит.

Я понимаю, что это плохой знак.

– Вам давно было плохо? – наконец спрашивает она. Голос ровный, но в нём слышится недовольство.

– Утром… – мой голос слабый, чужой. – Ещё с утра болел живот.

Она молчит несколько секунд, затем поджимает губы.

– И только сейчас решили приехать?

Я сжимаюсь.

Это не я решила.

Я не знаю, что сказать.

Как объяснить, что я не могла сказать, что мне плохо? Что я до последнего боялась вызвать раздражение у тех, кто считает, что беременность – это не болезнь?

– Это первый раз? – врач смотрит на меня поверх очков, её взгляд пронзает насквозь.

Я опускаю голову, не знаю, стоит ли говорить правду.

Я помню, как несколько недель назад у меня уже были такие боли. Ненадолго, на пару часов, но я никому не сказала.

Если бы я тогда заговорила, что-то изменилось бы?

– Да, – тихо отвечаю я, не узнавая собственного голоса.

Врач вздыхает, снимает очки и смотрит на меня долгим, внимательным взглядом.

– Вам нужно срочно лечь в стационар. Мы вас госпитализируем.

Словно что-то внутри меня проваливается в пустоту.

Я понимаю, что должно было быть страшно, что нормальная реакция – это испуг, тревога, вопросы, но я просто сижу и смотрю перед собой.

Госпитализация.

Это значит…

Я крепче сжимаю пальцы на подоле платья.

– Это… обязательно? – спрашиваю я, и голос звучит так тихо, что я едва слышу себя.

Врач моргает, прищуривается.

– Вы серьёзно?

Я молчу.

Она откладывает ручку, скрещивает руки на груди.

– Вы понимаете, что у вас угроза? Вы уже теряете ребёнка. Вам нужно срочное лечение. Это даже не обсуждается.

Теряю ребёнка.

Эти слова больно ударяют в грудь.

Я медленно поднимаю на неё глаза.