Рассвет Жатвы
– Ну, я самогон гоню, так что не мне их обвинять, – говорю я Луэлле. – Мы оба действуем вне закона. Кстати, Кейсон вроде любит переброситься в кости?
Кейсон – ее старший брат, и когда он не в шахте, то обязательно где-нибудь развлекается.
Луэлла нетерпеливо трясет головой.
– Если бы только в кости… Сейчас они ставят на нас!
И тут до меня доходит. Примерно в это время года азартники принимают ставки на трибутов в Голодных играх. Типа, сколько им будет лет, из Шлака или из города, сколько тессер у каждого. Ставки делаются на протяжении всех Игр, хоть на смерть, хоть на окончательного победителя. Вроде как это незаконно, но миротворцам плевать. Мы переняли систему ставок у Капитолия. Хотя большинство азартников чураются в таком участвовать, некоторые из них недурно навариваются. В общем, азартники – люди больные и извращенные, доверять им в Голодных играх точно нельзя.
– Луэлла, ты уверена? – спрашиваю я.
– Практически да. Я сообразила не сразу, только когда увидела, как он возится с монетой. Кейсон говорил, что так умеют все азартники – вроде намекают людям, что можно сыграть, если вслух сказать нельзя.
– И про то, как тасовать колоду ему известно…
– Однажды кто-то упомянул в разговоре мистера Келлоу, и Кейсон сплюнул и сказал, что не имеет дел с теми, кто наживается на мертвых детях.
Какая ирония, что на Жатве выбрали Вайета! Вспоминаю, как Келлоу отчаянно пытались прорваться к нему на площади. Хотя им так и не дали попрощаться, особого сочувствия я к ним не испытываю.
– Думаешь, он принимал на нас ставки на пару с отцом?
– Уверена.
– Пожалуй. Это семейный бизнес. Я тоже не хочу Вайета, Луэлла. Только ты и я. Попробуй хоть немного поспать, ладно?
Уснуть мне не удается. Ближе к рассвету тени рассеиваются, и я вижу незнакомые горы. Это не только обидно, но и оскорбительно. Что происходит в моих родных горах? Варит ли Хэтти очередную порцию забвения? Лечит ли ма свое горе стиркой, пока Сид наполняет бачок под безоблачным небом? Хранят ли гуси сердце Ленор Дав? И пускай сейчас моей любимой очень больно, сколько пройдет времени, когда я стану для нее просто воспоминанием?
Плутарх просовывает голову в дверь и жизнерадостным голосом зовет нас завтракать, словно вчера ничего особого не случилось.
Мы одеваемся и идем в вагон-салон за сэндвичами с яйцами и беконом, а также за лимонадом. Мейсили просит кофе (напиток только для богатых в Двенадцатом), и Тибби приносит по чашке каждому. Мне напиток не нравится – слишком горько.
Поезд карабкается все выше и выше в гору, и вдруг мы въезжаем в темный тоннель. Плутарх говорит, что уже недолго, но по ощущениям проходит целая вечность. Когда мы наконец въезжаем на станцию, меня ослепляет солнце, льющееся сквозь стеклянные панели.
На платформе стоит еще один поезд. Я узнаю Ювению, сопровождающую трибутов из Дистрикта-1, над которой насмехалась Друзилла. Ювения спускается на перрон в высоких ботинках из змеиной кожи, за нею выходят четверо трибутов в наручниках, прикованные к одной цепи. Они на голову выше миротворцев. Когда дверь вагона закрывается, замыкающий шеренгу юноша внезапно оборачивается, бьет ногой по стеклу, и то разбивается вдребезги.