Рассвет Жатвы

– Надеюсь, ты выживешь, – мерзко ухмыляется Друзилла. – Знала бы ты, что тогда тебя ждет! – И она хромает к двери.

– Помню, у моей бабушки была такая же кофта, как у тебя, но мы не разрешали ей выходить за порог в таком виде, – говорит Мейсили.

Друзилла пытается уйти с достойным видом, хоть и явно задета.

Все долго молчат, потом Плутарх говорит:

– Может, Друзилла и кажется вам вздорной, но хватка у нее что надо. Ментора из своего дистрикта у вас нет. Стилиста не заботит ничего, кроме вашего внешнего вида. Может, оно и нечестно, только Друзилла может оказаться самым лучшим блюстителем ваших интересов в Капитолии. Поразмыслите об этом на досуге, прежде чем сжигать последний мост. – И он уходит, аккуратно прикрыв за собой дверь.

– Ты как? – спрашиваю я у Мейсили.

– Лучше всех. – Она осторожно касается рубцов, на ее глазах выступают слезы.

Я невольно восхищаюсь тем, как она дала отпор Друзилле. Пусть Мейсили и богачка, и гораздо выше всех нас по положению, она и не думает подлизываться к жителям Капитолия.

– Когда принесли праздничный торт, я пытался показать характер, и тут ты накинулась на нее, словно дикая кошка!

Мейсили слабо улыбается.

– В вопросах стиля я придерживаюсь строгих взглядов.

– Оно и видно, – кивает Луэлла.

– Давно пора кому-нибудь сообщить нашей мисс Неотразимость, что она выглядит отвратно, – продолжает Мейсили. – А ты смотришься что надо, Луэлла. Твоя мама сшила красивое платье.

Девочки смерили друг друга взглядами. Похоже, лед понемногу тает.

– Я тоже так думаю, – отвечает Луэлла.

Нас окликает женщина-миротворец, и мы идем через весь поезд в отсек с двумя парами кроватей, встроенными в стены одна над другой. За внутренней дверью – маленький санузел с унитазом и раковиной.

– В уборной есть зубные щетки и полотенца, каждому положена отдельная кровать.

Она ждет, словно надеясь услышать благодарности, но единственная кто откликается – Мейсили.

– Тут воняет вареной капустой.

– Когда-то мы вообще перевозили трибутов в вагонах для скота, – вздыхает миротворец и запирает дверь.

На подушках лежат пижамы, мы разбираем их, найдя свой размер, по очереди посещаем санузел и ложимся на встроенные кровати. Шторы на окнах автоматически опускаются, лампочки над дверью тускнеют, оставляя нас в полумраке. Судя по храпу, Вайет засыпает почти сразу, и Луэлла тоже. Мейсили сидит на верхней койке напротив меня, прикладывая к рубцам мокрую тряпку. Я лежу на спине, уставившись в потолок, и пытаюсь осмыслить события дня.

Сжимаю огниво, висящее у меня на шее. Перед мысленным взором вновь возникает Ленор Дав, промокшая насквозь и рыдающая посреди бури, и сердце вновь начинает щемить. Я зажмуриваю глаза и мысленно тянусь к ней, преодолевая многие мили и зная, что она тоже тянется мне навстречу. Слышу ее голос, поющий куплет из песни, в честь героини которой ее и назвали.

• Вглубь той тьмы смотрел я долго, удивлялся
•                                                               и страшился,
• Грезил дерзко о запретном, что заказано всем
•                                                                  смертным;
• Но безмолвью не мешало ровным счетом ничего,
• Кроме слова, только слова тихим голосом: «Ленор?»

Я знаю каждое слово – в прошлом декабре затвердил ее наизусть, ко дню рождения Ленор Дав. Это было несложно, учитывая, какая песня прилипчивая – постоянно звучит в голове, хочешь ты того или нет. Мелодия завораживает своим ритмом, рифмами и повторами, не дает тебе остановиться и в то же время рассказывает захватывающую историю. Я пропел ее Ленор Дав в старом домике у озера, сидя у огня. Мы жарили черствые зефирки и прогуливали школу, за что нам обоим потом нещадно влетело. Она сказала, что это самый лучший подарок в ее жизни…