Лозоходец

– Пожалейте хоть сирот, как же нам зиму пережить. Пахом, сам видел, сколько того зерна и овощей у нас. Разве ж этого хватит на пятерых?

Пахом отвернулся, Митька подскочил с места:

– У вас куры есть, корова. Молоко, сыр, сметана, яйца. Некоторые люди об этом лишь мечтают.

– Корова старая, молока, почитай и нет почти. Только что ребятишкам понемногу. Какой сыр со сметаной? Курей пяток, тоже не разъешься на таких харчах. Ведь с одного огорода и жили. Как же теперь?

На глаза старика навернулись слёзы.

– Ты на жалость не дави, – злобно огрызнулся Митька, – закон один на всех. Другие же живут.

– Погоди, – вышел я вперёд, – им правда тяжело. Запиши чуть меньше в своих бумажках. Не убудет ведь от тебя? Оставь на прокорм людям.

– Предлагаешь начальству врать? – глаза Митька нехорошо сузились.

– Не врать, немного умолчать.

– Вас таких в любой деревне по пятнадцать дворов. О каждом умолчишь и самого потом под суд отправят. Хватит жалобить. Ничего не вернём. Уходите или прикажу силой вывести.

По углам стояли солдаты при ружьях. Их равнодушный взгляд говорил только об одном: прикажут и расстреляют на месте.

– Соколик, – бухнулся дед Архип на колени, – пожалей сирот. Ведь помрут с голоду, – по щеке старика скатилась слеза, затерявшись в морщинах.

– Иди, старче, – махнул рукой Митька, – некогда нам с тобой.

Дед подполз ближе, схватил Комбеда за полы линялой рубахи:

– Пожалей, будь добре. Что тебе стоит хоть полмешочка детям отсыпать? Хоть картошечки чуть.

Лицо Митьки побагровело, с неожиданной жестокостью и силой пнул он старика коленом, отшвыривая от себя:

– Пшёл прочь, морда немытая! Выведите его!

Дед Архип поднялся на ноги, солдатики подхватили ружья, но с места не тронулись.

– И раньше нас били при царе, – сказал старик, утирая кровь, – обещали, что при новой власти такого не будет. Добром всё решать станут. А выходит, опять врали.

– Ты гнида! – заорал на него Митька.

Я подошёл к нему вплотную, Пахом метнулся со своего места ко мне, но не успел. Со всей дури и злости, что скопилась за эти дни, вмазал я кулаком по надменной харе наглого мальчишки. Тот натужно крякнул и осел, из сломанного носа хлынула кровь.

Кто-то сильно ударил меня сзади по затылку, и в глазах потемнело.

Пульсирующая боль таранила голову, казалось, ещё немного и затылок расколется, как гнилой орех. Я с трудом открыл глаза, надо мной сидела заплаканная Даша. Попытался спросить, что случилось. Пересохшее горло обожгло воздухом и с губ сорвался невнятный хрип.

– Гришка, – встрепенулась жена, – очнулся.

Она бережно приподняла мне голову, помогла напиться. На шум из-за занавески высунулся отец:

– Ты чего творишь, обалдуй? Смерти захотелось? Чуть всех нас под монастырь не подвёл, дубина стоеросовая!

Он зашёл в комнату, присел на край кровати. Даша смотрела на него с укоризной.

– А ты зенки не пяль, – рассердился старик, – кабы не Панас с Пахомом, хоронили бы сейчас… Зачем к Митьке полез, паразит?

– Прости, – я понимал, чем могла закончиться моя выходка, – не сдержался, когда он деда ногой по лицу саданул.