Лозоходец

Но что мы имеем в итоге? Продразвёрстка пошла одновременно с «раскулачиванием», выходит, хоть немного, но история отличалась. Или память меня подводит. Недаром говорят: знание – сила. Сиди теперь, думай, чего ждать дальше? Уж лучше бы в будущее, что ли, закинуло.

Завтра мы с отцом собирались на молотьбу, в собственном дворе это делать несподручно. Свозили снопы на так называемую «ладонь», специальную площадку, хорошо утрамбованную, смазанную жидкой глиной, которая после просушивалась. Там и молотили.

Глядишь, попадётся кто поболтливее, удастся узнать, чего нового.

В этом году мы сеяли рожь. Каждый сезон посевы меняли, земля отдохнуть должна. Сначала рожь, потом ячмень, за ним – овёс. Только пшеницу не брали, больно капризна, засуха или ливни и всё, нет урожая.

После того как жатва кончалась, оставляли снопы сохнуть на поле. Никто не покусится на чужое из деревенских, знают, как тяжело зиму пережить. Тем паче, что налетят стервятники-продотряды и всё «скупят», считай, отберут почти задарма. Оставят ровно столько, чтобы семье с голоду не помереть. В этих краях не так лютовали сборщики, с пониманием старались относиться к крестьянам. Но вот недавно возвернулся из города наш староста негласный, дядька Панас, говорил, что жаловались на нынешние сборы, мол-де приказ пришёл больше собрать. Голодает, значится, Красная Армия. Ещё бы сказали, где его больше взять?

Конечно, крестьяне хитрили, площади посевов сильно сократили. Кому надо от зари до темна спину гнуть, чтобы потом нажитое приехали и забрали? Голод, говорите, так и платите тогда нормально, чтобы семья могла мяса взять, овощей, пшеницы той же. Деньги стремительно обесценивались, и уплаченного за зерно не хватало уже ни на что. Никто не будет думать о других, когда своя семья голодом сидит. Потому и не только сокращали посевы, закапывали зерно в землю, припрятывали, где могли. А что делать? Самим тоже кушать хочется. И желательно не один хлеб на мякине.

Пока я был в дальнем селении, отец с Дарьей уже свезли снопы на ток. Детки помогли. Осталось только смолотить.

Чуть занялась заря, мы были на «ладони». С нами своё зерно свезли тот самый староста Панас и дед Архип, старый такой, что морщины больше напоминали дубовую кору и кожа была столь же тёмной. Сын его погиб, так и остались с ним невестка Глаша и трое пацанов, от пяти до двух лет. Помощи от них пока никакой, вот и бились они вдвоём, старик и женщина, чтобы прокормиться. Помогали им, кто чем мог, да только всем сейчас несладко было.

Каждый свой урожай уложил в рядки, поодаль друг от друга. Я поплевал, по привычке, оставшейся от прежнего хозяина, на ладони, взял в руки колотило (прим. автора – длинная палка с привешенной к ней другой тяжёлой палкой с утолщённым краем) и принялся за дело.

– Ух! – разносилось по ладони. – Ух! – мерно бились колотила по снопам, вышибая зерно из колоса. Потом его ещё веять надо, очистить от сора. И работать необходимо споро, другие семьи своей очереди ждут.

Отец хмуро поглядывал, как дед Архип едва поднимает колотило, с трудом запрокидывая его.