Лозоходец

– За то его свои бы наказали, а теперь, выходит, ты кругом виноват. Эх, бестолочь, – махнул рукой отец.

– Тебя когда по темечку приложили, Митька осерчал, велел стрелять. Мы с Панасом и Архипом промеж тебя и солдат встали. Пахом подскочил, комбеда этого, чтоб ему пусто было, успокоить пытался. Тут и мужики подоспели при оружии. Чуть было свалка не началась. Все, итак, обозлённые. Как увидели тебя в крови и Архипа с разбитой физией, так и вовсе взбеленились. Насилу по сторонам развели всех.

– Митька этот, поганец. Недоросль, возомнил себя хозяином надо всеми, – отозвался я.

– Мало ли их таких теперича, – кивнул отец, – попомни моё слово, недолго он тешиться так будет, кто-нибудь от широты души, приложит его, болезного, так что не поднимется. Народ «добро» помнит.

– Пока его приложат, он сам в могилу скольких заведёт?

– Не нам то решать, – нахмурился отец, – а ты давай, поднимайся, чай не барыня на перинах разлёживаться.

– Куда ему, – возразила Дарья, – только очнулся.

– Ничего. Как мой батя говорил, лихорадка подкралась, иди дрова поколи, тело враз прогреется, лучше, чем в бане, и всякая хворь сбегнёт. Живот скрутило, иди на огород, и делом займёшься, и овощам пользительно.

Даша улыбнулась:

– Помнится, один вы живым остались из деток?

Отец нахмурился, но внезапно его взгляд потеплел:

– Хорошая ты баба, Дашка, а всё одно – дура.

Хоть и ругался порой на неё старик, только и любил, как родную дочь, потому и пропускал мимо ушей остроты жены.

– Подымайся, – не отстал он от меня, – тебя ещё Пахом ждёт. Будешь показания писать. Митька, прыщ смрадный, настаивает, значится, что покушался ты на его жизнь никчёмную.

– Прямо сейчас, что ли? – я глянул в окно, давно наступила ночь. Это сколько же провалялся тут?

– Утром, конечно. Сходи пока в баньку. Не идти же к ним в кровище, тебя всего вон угваздало.

Я ощупал голову, волосы слиплись, превратившись в сосульки, на шее насохла корка крови, противно стягивающая кожу. На затылке вспухла громадная шишка.

– Идём, – помогла мне подняться Дарья, – подсоблю тебе помыться.

Она прихватила чистое бельё и, взяв меня под руку, повела в баню.

Утром, делать нечего, отправился я в дом Евдокии. Пахом стоял возле калитки, затягиваясь папироской и щурясь на солнышке, как довольный котяра. Завидев меня, махнул рукой.

– Пришёл, Бугай? – ухмыльнулся он. – Недаром тебя так в деревне кличут, чуть не угробил Митьку нашего.

В голосе его не было злости, старый вояка тоже повидал вот таких, молодых да ранних, готовых выслужиться любой ценой.

– Готов я писать, что вам там надо…

– Не спеши, Егор, – мягко сказал Пахом, – ступай к себе. Мужики у вас, что тот кремень. Приходили вчера, побеседовали с нашим Комбедом. Вроде угомонился он. Только, – Пахом оглянулся, не слышит ли кто, – схорониться бы тебе, Бугай, на время. И где подальше. Это, – махнул он в сторону дома, – пакость такая. Обиды не забудет. Ты ж ему всю морду разворотил.

– И поделом, – кулаки опять невольно сжались, – нечего на стариков кидаться.

– Я бы и сам ему врезал с удовольствием, – вздохнул Пахом, – но приходиться терпеть. Постараюсь проследить, чтобы не навредил он тебе, но, сам понимаешь, обещать ничего не могу.