Кларк и Дивижн

На следующий день я еле разлепила глаза. Мама с папой поднялись рано и оделись в свои вторые по качеству наряды – в первых по качеству они ехали в поезде в Чикаго.

– Вы куда собрались?

Тряся головой, чтобы прогнать сон, я смотрела, как папа надевает часы, а мама собирает свою сумочку. Накануне вечером я не поленилась накрутиться на бигуди, и теперь, когда я их сняла, кудри встопорщились вокруг моей головы, как лапы гигантского паука.

– В Агентство по переселенцам. Нам с папой нужно найти работу.

Я поднялась с кровати и, как была в хлопчатобумажной пижаме, поплелась за ними в столовую. Впервые моя мама искала оплачиваемую работу. Но нам, что и говорить, были нужны деньги. Дома не было никакой еды, вода из крана и в ванной, и в кухоньке текла бурая, ржавая, а холодильник по-прежнему нуждался в том, чтобы в него сунули кусок льда.

Всю ночь я ломала голову, стоит ли пересказать родителям то, о чем сообщил коронер. Что, если в газете напечатают еще одну заметку, в которой упомянут про аборт? Вот будет удар! Аборты запрещены законом. Я слышала, что в старших классах нашей школы девочки, случалось, беременели, и тогда их обычно отправляли к родне, куда-нибудь в глушь, подальше. Одна из Розиных одноклассниц вроде бы сделала аборт у врача, но это было до того засекречено, что большинство из нас не осмеливалось даже рот открыть по этому поводу.

Однажды, еще в лагере, я дома зачла вслух заметку из газеты “Пасифик ситизен”, которую издает Японо-американская гражданская лига. Там говорилось о докторе-иссее из свободной части Аризоны, которого приговорили к тюремному заключению за то, что сделал аборт женщине-хакудзинке. “Ну и ну”, – осуждающе произнесла мама, и больше, чем слово “аборт”, ее возмутили слова “тюремное заключение”. Было ясно, что раз уж ты сделал аборт, то не говоришь об этом и уж точно не должен быть уличен.

И как, ввиду этого, я заикнулась бы об аборте?

Розин чемодан я спрятала в бельевой шкаф, чтобы родители сразу на него не наткнулись. Им и без того досталось, зачем лишний раз напоминать, что сестры больше нет.

– Мы еще не договорились о похоронах, – сказала мама перед уходом.

– Я возьму это на себя, – вызвалась я, и ее нахмуренное лицо сразу разгладилось. – На какой день назначить? На выходные?

– Чем раньше, тем лучше.

– Ты имеешь в виду, можно даже и завтра?

Мама взглянула на папу, не за советом, а чтобы проверить его душевное состояние.

– Завтра было бы хорошо…

– Если только мы не найдем сигото, – встрял папа.

Мы с мамой знали, как нелегко будет двум пожилым японским переселенцам найти приличную работу, особенно такую, которая не связана с готовкой или уборкой.

– Ну, мы пошли, иттекимасу, – сказала мама, как делала каждый раз, когда выходила из дома; это было так обычно, так буднично. Японская фраза ложилась на мою шею, как теплая мазь. Папа, напротив, только кивнул, будто я просто знакомая, с которой он столкнулся на улице.

Я только успела наскоро ополоснуться в душе под коричневатой водой и надеть платье из хлопка, как раздался стук в дверь.