Хозяйка приюта. Чудо под Новый год

С брезгливым видом незнакомец покрутил бутылку перед лицом, принюхался к янтарной жидкости внутри и скривился.

– Мерзость.

Но все-таки хлебнул из горлышка. Острый кадык на белой шее дернулся вверх-вниз.

– Приступайте.

Его голова опустилась на подушку. Длинные черные волосы рассыпались по белоснежной наволочке. Пальцы стиснули простыню.

«Не просто богатый, – подумала я, украдкой рассматривая своего пациента. – Знатный. Не какой-нибудь зажиточный лавочник, сколотивший состояние на продаже булок, а дворянин».

Это было видно.

Даже потеряв память, незнакомец вел себя с уверенностью человека, привыкшего, чтобы ему подчинялись. Взгляд – властный, исполненный гордости, тон – командный и не терпящий возражений. В каждом жесте мужчины сквозило глубокое чувство собственного достоинства. Так ведут себя сильные мира сего. Те, кто твердо стоят на ногах. Люди с титулом и огромным состоянием. Богачи не в первом и не во втором поколении.

И все же этот человек здесь – под крышей «Милосердной Мариты», в убогой комнатушке с сырыми стенами, раненый, уязвимый и нуждающийся в моей помощи.

Со вздохом я принялась за лечение.

Я боялась, что мой пациент, изнеженный аристократ, будет кричать и дергаться от боли, но мужчина не издал ни звука и ни разу не шелохнулся. Когда, закончив зашивать рану, я подняла на него взгляд, то увидела, что он прикусил губу до крови. Его лицо было мертвенно-бледным, на лбу от напряжения вздулись вены.

– Всё, – шепнула я, и незнакомец облегченно прикрыл глаза.

Складывая швейные принадлежности обратно в аптечку, я обнаружила, что у меня трясутся руки.

Еще бы! Это вам не чулок заштопать.

Метель снаружи усилилась. Ветер ревел в дымоходных трубах, просачивался сквозняком сквозь щели в гнилых оконных рамах. Потоки воздуха гуляли над полом, забирались под юбку и холодили щиколотки.

Наш безымянный гость обмяк на постели без сил и готовился погрузиться в сон. Бинтуя рану, я нечаянно задела его ладони – ледяные!

– Вам надо согреться, а то простудитесь или того хуже.

– Да, холодно, – отозвался раненый сонным голосом и поежился.

Я укрыла его до подбородка тонким лоскутным одеялом – добротных пуховых в «Милосердной Марите» отродясь не было.

За спиной с противным скрипом приотворилась дверь. В темную щель просунулось круглое лицо с обвисшими щеками – Линара.

– Руки ему растереть надобно, – сказала повариха и окинула больного расчетливым взглядом, словно в мыслях прикидывала, сколько золота спросит с него за свою заботу. – И супу горячего. Со вчерашнего бобовая похлебка осталась. Принести?

Пробовала я ее похлебку. Гадость редкостная. Не уверена, что наш высокородный гость согласится ее откушать даже с голодовки. Да и спит он почти.

– Чаю сделай. А еще возьми у Джораха пустые бутылки и налей в них горячую воду. Положим в постель. Будет грелка.

Линара кивнула.

– А руки ему всё ж разотрите, госпожа, – голос поварихи потонул в скрипе старых дверных петель.

Я с сомнением посмотрела на своего пациента. Под ветхим одеялом, сшитым из кусков разных старых тряпок, он весь дрожал.