О носах и замка́х
Старухины питомцы явно испытывали к Бэнксу схожие чувства: рассредоточившись по креслам, диванчикам, оккупировав даже журнальный столик, подоконник и кресло-качалку у окна, они глядели на него исподлобья, шипели, рассерженно дергали хвостами.
– Часы только-только отбили пять вечера, и я собиралась пить чай, – сообщила старуха.
Констебль Бэнкс машинально записал в блокнот: «5 вечера, чай».
Морщась от стоявшей в квартирке вони кошачьей мочи, он мыслями был далеко-далеко отсюда, сидел за стойкой паба «Колокол и Шар» и попивал свой любимый синий эль. Старуху он практически не слушал. Ее беды казались ему неинтересными и надуманными. Бэнкс всегда с предубеждением относился к сумасшедшим старухам, склонным впадать в детство, ведь как иначе назвать женщину, которой лет под пятьсот, но при этом она до сих пор играет в куклы. Как будто одних котов ей мало.
К слову, это и стало причиной того, почему констебль сейчас здесь находился. Старуха утверждала, будто одну из ее кукол похитили и что это жуткое злодеяние (или смехотворную бессмысленность, по мнению Бэнкса) совершило какое-то зловредное существо. Мол, кто-то проник к ней в дом, стащил «ее новую любимицу» и был таков. Разумеется, Бэнкс списал все это на старухин маразм, на ее слепоту и переизбыток фантазии вперемешку с паранойей – ну кому в здравом уме могут понадобиться ее дурацкие куклы? Что это еще за существа, их ворующие? Что за бред!
– Я надеюсь, вы поймаете его, – прошамкала старуха. – И вернете мне мою Миранду. Хотя, может, если бы поисками занимался менее толстый констебль…
Бэнкс поморщился – как жаль, что он не может ответить кошатнице в присущей ему манере, то есть пожелать ей сломать себе ногу, споткнувшись о кого-то из ее питомцев. Сейчас он мог лишь кивнуть и глухо пробурчать себе под нос:
– Да, мэм. Конечно, мэм. Разберемся, мэм.
Старуха что-то запричитала, взволнованно заламывая руки.
Почувствовав шевеление внизу, констебль опустил взгляд.
У его ноги стоял худющий черный кот. Вел себя кот очень странно: его будто парализовало, но при этом он мелко-мелко трясся. Шерсть поднялась дыбом, хвост торчал кверху. Бэнкс испугался, что коту вздумалось потереться о его штанину – потом никак не отчистишься от шерсти, – но, когда он понял, что́ эта мерзкая тварь делает, его охватил ледяной ужас. Коротенькие брызги с едва слышным шуршанием впились в штанину констебля, и он не выдержал.
Булькнув что-то нечленораздельное, Бэнкс размахнулся ногой и как следует пнул кота башмаком. Тот с визгом взмыл в воздух и понесся в сторону кухни, оставляя за собой след из линялой шерсти и зловонных капель. Приземлился кот с диким грохотом и звоном бьющегося стекла.
Повезло, что старуха ничего не увидела и не услышала – она как раз отчитывала полосатого пройдоху, сидящего на столике с радиофором, за то, что он, мол, шипит неверно – якобы фальшивит на полтона. Она была определенно, совершенно, исключительно рехнувшейся.
Закончив выговор коту, старуха продолжила причитать о своей потере:
– Украли, бессердечные! А я ведь ее только-только купила! Моя тридцать пятая малышка! Ну как же так!