Плохиш. Ставка на любовь
И, наверное, поэтому я сначала даже не сопротивляюсь его горячим губам, прижавшимся к моим, потому что ни в одной вселенной не могло быть такого, чтобы Бессонов добровольно коснулся меня. Но спустя бесконечно долгую секунду я вдруг осознаю, что это все реально. И его широкая твердая грудь, прижавшая меня к стене, и его терпкий, какой-то непривычно мужской запах, и жаркое мятное дыхание, и наглый язык, размыкающий мои губы и проникающий в рот.
Он. Меня. Целует.
Это происходит на самом деле!
И вот тогда я начинаю вырываться: я дергаю руки, намертво стиснутые его пальцами, как кандалами, и возмущенно мычу ему в рот, потому что кричать не получается. В голове вспыхивает спасительная мысль о том, что надо заехать ему коленом между ног, но еще до того, как я успеваю это сделать, Бессонов вдруг разрывает поцелуй. Но не отпускает меня.
Стоит и смотрит своими бесстыжими глазами, которые сейчас потемнели так, словно в его зрачках клубится ночь. На губах нет привычной ухмылки. Наши лица все еще слишком близко, и я чувствую на своей коже его дыхание.
Мне жарко, мне страшно, и…как-то еще. Я не понимаю это чувство: оно незнакомое, странное, тянущее. Оно раздражает – точно так же, как и Бессонов.
– Отпусти, – хриплю я. Пытаюсь плюнуть ему в лицо, но не могу. Во рту все слишком пересохло, я и языком шевелю еле-еле. – Я не хочу! Не хочу!
– Думаешь, я хочу? – ухмыляется Бессонов и разжимает пальцы с таким видом, как будто ему противно было меня держать. – Считай это подарком на окончание школы, Блошка. Ничего лучше этого с тобой не случится. Можешь сказать «спасибо», кстати.
Я хватаю большую линейку, лежащую у доски, и швыряю ее в Бессонова, который, к сожалению, легко уворачивается.
– Что за чушь? – задыхаясь, говорю я. – Меня тошнит от тебя и от твоих мерзких слюнявых поцелуев! А ты еще ждешь, чтобы я спасибо тебе сказала? Больной! Извращенец! Если ты еще раз ко мне подойдешь…
– Не подойду, – скучающим тоном сообщает Бессонов. – Такие ледышки, как ты, вообще не в моем вкусе, Блошка. Девочка должна быть горячей и прикольной, а у тебя вечно выражение лица, как у старой училки. Спорим, к тебе ещё никто в жизни не подкатывал и это твой первый поцелуй?
– Нет! – яростно возражаю я, но щеки против воли вспыхивают.
– Да! – хохочет Бессонов. – А знаешь почему? Все просто боятся яйца отморозить об твою правильность.
Его слова бьют меня под дых и внезапно пробуждают болезненные воспоминания.
В прошлом году мне нравился Рогов. Не знаю почему, просто нравился. Я помогала ему с домашними заданиями, напоминала про долги, которые у него были по учебе, и даже один раз шла с ним домой из школы, когда у нас обоих был факультатив. Но на Четырнадцатое февраля валентинку и коробку рафаэлок от него получила Настя. А потом он при всех позвал ее на свидание, а потом рисовал сердечки под ее подъездом и таскал ей цветы. А я вынуждена была выслушивать Настины стоны о том, как ей надоел этот придурок.
За лето моя странная симпатия испарилась, и когда я пришла в сентябре в школу, то глядя на прыщавое лицо Рогова и его сутулую спину, никак не могла понять, что же в чем нашла. Но чувство обиды осталось. Меня и правда никогда не выбирали. И это действительно мой первый поцелуй.