Между двух миров

– А мне и не нужно, чтобы у вас с княгиней были прекрасные и безоблачные отношения, – перебил я его. – Мне нужны глаза и руки в Курляндии, коих я пока лишён, почти в полной мере.

– Я могу подумать? Поговорить с Андреем Ивановичем, дабы тот пояснил, какие именно действия от меня ожидаются? – сейчас Волконский выглядел предельно сосредоточенным. – Ведь может так статься, что не справлюсь я с задачей твоей, государь, Пётр Алексеевич, и тебя подведу, и сына не спасу.

– Конечно, думай, сколько будет нужно, Никита Фёдорович, – я кивнул. – Тем более что я ещё только в процессе решения судьбы Мишки и его приятелей. Думаю, что будет лучше, если отроки сии здесь в Лефортово погостят. Так я скорее смогу определиться, какого наказания они достойны за преступления свои.

Ушаков, внимательно следивший за ходом беседы, захлопнул папку, улыбнулся краешками губ и, подойдя к князю, тронул того за плечо.

– Пойдём, Никита Фёдорович. Разговоры разговаривать, да не отвлекая государя от дел государственных. Я ему твой ответ передам сразу же, как только решение тобой принято будет. Пошли-пошли, сам видишь, дел у государя, Петра Алексеевича невпроворот.

Волконский поднялся и позволил Ушакову вытащить себя из кабинета. Я же поднял лист с протоколом допроса Михаила Волконского, который Ушаков оставил на моём столе, и уже приготовился начать читать, вникая в каждую строчку, как дверь снова распахнулась, и в кабинет вошёл заметно растерянный Репнин.

– Государь, Пётр Алексеевич, тут представители Синода расстригу какого-то приволокли, требуют суду его предать государеву, – я поднял на него глаза и долго смотрел, пытаясь понять, он сейчас надо мной прикалывается, или действительно мне нужно делом какого-то проштрафившегося монаха заниматься?

 Судя по сконфуженной морде Репнина заниматься придётся, да ещё и прямо сейчас. Хотя бы забрать расстригу и пообещать попам, что разберусь по всей строгости. Раз назвался главой православной церкви, то и неси свой крест, государь, Пётр Алексеевич, хотя бы назначь следствие, которым церковный отдел Тайной канцелярии вплотную займётся.

Интересно, я когда-нибудь выберусь из кабинета, или меня в нём похоронят, завалив камнями, потому что бетономешалка ещё не была изобретена.

– Кто хоть расстрига этот? – с обречённостью в голосе спросил я.

– Брат Игнатий, в миру Козыревский Иван Петрович, – отрапортовал Репнин. Услышав имя, я слегка охренел, но тут же быстро взял себя в руки. Вот только этой истории мне и не хватало для полного счастья, а что делать, придётся разбираться.

– И как ваши успехи? – я сел прямо на стол и откусил яблоко, глядя на группу взъерошенных учёных, которые что-то яростно чертили на доске мелом, потом зачёркивали и чертили снова.

Воздух звенел от матов, в основном на немецком языке, среди которых то и дело проскакивали русские сложносоставные выражения, когда кому-нибудь из учёных мужей не хватало слов, чтобы выразить обуревающие его эмоции.

Ко мне повернулся Бернулли с белыми полосами мела на щеках и горящими, красными от хронического недосыпа глазами.