Слезы Вселенной

Партыко посмотрел на свой пустой стакан, потом на Гончарова:

– Начальник, можно еще чайку с бутербродиком?

За окном уже вовсю валил снег, за решеткой было белым-бело, а под ней у оконного стекла уже образовывался сугробик.

– Короче, – продолжил зэк, – отыскал Степик того беглого мужа, адрес у бабы узнал, проследил, чтобы понять, чем тот хмырь дышит и на что. Короче, выяснил, что тот фраерок по жизни мажор мажором, весь как из журнала, живет с какой-то телкой богатой. Подловил Хомяк эту парочку как-то у входа в ночной клуб и говорит мажору: «Ты когда жене украденные у нее деньги вернешь, гнида?» Телка хотела сразу охрану кричать, а как услышала про жену, просекла все. И спрашивает: «Какие деньги?» Степик отвечает, что три миллиона ваш хахаль стибрил, что на операцию маленькой дочке откладывала его жена. Хмырь тут же стал изворачиваться, сначала отнекивался, что не знает, о чем речь, мол, никакой жены и дочки, потом принялся врать, что взял всего пятьдесят тысяч. Тогда Пятииванов показал фотографию женщины с ребенком и телефон, на котором фамилия женщины указана. Телка реально богатая была, спорить не стала, спросила только, можно ли перевести деньги по номеру телефона. А потом сказала своему хахалю: «Пошел вон отсюда! Мразь! Если хоть раз подойдешь ко мне, тебя на кусочки порубят». Вот так Хомяк решил проблему, пожалел только, что назвал сумму не ту, надо было пять лямов снимать. Но денег на операцию хватило. И жить он остался у той Ани с ее дочкой. И ей потом с кичи приветы слал. И даже вел себя хорошо, режимы не нарушал, чтобы разрешали звонить по телефону и свиданки не отменяли. Она к нему приезжала сюда. Вот такая у них любовь образовалась. И Хомяк дал своей Ане слово, что никогда он не свяжется с криминалом и не будет нарушать закон, потому что очень любит и Аню, и дочку ее. Степик мне это сам рассказывал и плакал… Конечно, это не для слабонервных зрелище, чтобы здоровенный бугай слезу пускал, но, как говорится, из песни слова не выкинешь…

– А ведь с кем-то он корешил на зоне? – спросил Гончаров. – Ведь невозможно без близкого доверительного общения с кем-то.

– Кореш у него был, – согласился Партыко. – Я видел его и даже говорил с ним пару раз. Колей его звали, фамилия то ли Коньков, то ли Кусков… Но как-то так. Он за воинские преступления здесь чалился. На Кавказе будто бы что-то натворил. Но Степик меня уверял, что того парня просто сделали крайним. Он взводным был, его поставили ротного замещать… Ну и чего-то там произошло, и его осудили на двадцать лет.

– Ого! – удивился Гончаров. – По какой же статье? Степик не говорил?

– Сказал, что по триста пятьдесят седьмой, если я ничего не путаю.

– Геноцид? – не поверил Гончаров. – Это что такого надо сделать, чтобы по этой статье пойти? Мирняк пострелял? В смысле, мирных жителей. И где этот Коньков или Кусков сейчас?

– Так, поди, откинулся уж. Отзвонил свое – уж сколько лет он здесь мыкался, отбиваясь от кавказцев разных: его же на перо хотели посадить, Степик помог ему отбиться. Потом уже без Хомяка на мужика налетели, порезали, но тот выжил. Потом там была какая-то бойня то ли с дагами, то ли с чехами. Подробностей не знаю, потому что тех, кто знал, в другие места отправили. А Степику вдруг УДО выписали. Гражданин полковник юстиции, если честно, то я все, что знал, уже выложил как на духу. Рад бы помочь, но не знаю, чем могу, потому что ближе Хомяка у меня друзей не осталось вовсе. Он мне как брат! Даже ближе: родной брат от меня нос воротит, будто я прокаженный какой. Он начальник смены в автобусном парке, в костюмах ходит и в Турциях отдыхает.