Неупокоенные
Они и стали осторожничать. С того дня общались все реже. Приходили на перекличку утром, а после каждый шел к себе, не вступая в разговоры с соседями. Днем и ночью сидели взаперти, на улицу не высовывались. Поселок, и без того умирающий, стал выглядеть совсем нежилым, разве что дымок, вьющийся над крышами, сигнализировал, что здесь еще остались люди, а в остальном… Обрушившиеся под тяжестью снега крыши, сгоревшее год назад здание школы. Заколоченные окна пустующих домов – там, где успели заколотить. Прочие строения недобро пялились провалами окон.
Черное облако висело над поселком, а еще и зима была более холодная, чем обычно. Солнце, которое часто выглядывает в морозные дни, избегало их, не желая заглядывать в Лесной–20.
Куцые дни, черные ночи, низкое небо – и над всем этим страх.
Тянулся февраль.
Жители поселка оставались живы, никто больше не пропадал, и многие потихоньку стали надеяться, что проклятие покинуло их места, ушло, собрав кровавую жатву, переместилось куда-то. На лицах начали появляться бледные, но все же улыбки.
Трофим пошутил – остальные засмеялись. Притихшая Марина снова стала громкоголосой. А ведь и весна скоро!
Десятое февраля позади. Пятнадцатое. Двадцатое.
– Почти пережили зиму-то, а? – сказала Люся.
Ошиблась.
Как раз она-то ее и не пережила.
Через три дня, когда все утром собрались в магазине, оказалось, что Люся на перекличку не пришла. Все понимали, что это значит, толпой пошли к ее дому.
– Может, захворала? – говорила Марина. – Могло такое быть? Мне показалось, она вчера выглядела не очень. Затемпературила, а?
Люди молчали. Знали правду.
Дом Люси был пуст и холоден. Хозяйка исчезла, и несколько женщин зарыдали в голос. Люсю в поселке любили, к тому же стало ясно, что она уж точно не повинна в происходящем.
Марина вдруг отняла руки от лица и произнесла хриплым от слез голосом:
– А бабушка Даша? Ее кто-нибудь видел?
Бабушка жила в соседнем доме, рядом с Люсей, у них даже забора между участками не было. Захаживали друг к дружке запросто. Иногда бабушка Даша не приходила на утреннюю перекличку: Люся говорила, они утром виделись, все в порядке, чего пожилому человеку ходить, утруждаться?
А нынче утром не было ни Люси, ни бабушки Даши.
– Надо сходить, проверить, – упавшим голосом сказал Трофим, и Николай Иванович был с ним согласен.
Бедная старушка! Проверять шли с тяжелым сердцем, представляя уже, что их ждет. Но не угадали.
Николай Иванович постучал в дверь.
– Кто? – отозвалась бабушка Даша.
Жива, слава богу!
– Это Николай Иванович. Мы все тут! Навестить пришли!
Она забормотала что-то невнятно. Потом в доме загремело, задвигалось.
– У вас все нормально?
– Хорошо, – ответили из-за двери. – Очень хорошо.
Прозвучало это немного странно. Николай Иванович, Трофим и Иван переглянулись. Может статься, придется дверь ломать: что-то не так.
Но ломать не пришлось: дверь отворилась.
– Сами пришли, вот и хорошо! – сказала бабушка Даша, стоявшая на пороге.
Она улыбалась от уха до уха, и было в ее улыбке нечто настолько дикое, что Марине, стоявшей вместе с мужем и другими мужчинами ближе всех к старухе, захотелось бросить все и бежать отсюда. В глазах светилось хитрое безумие – прежде Марина никогда не видела у кроткой бабушки Даши такого взгляда.