Кларк и Дивижн

К весне 1943 года правительство начало выталкивать “лояльных” нисеев из лагерей в общество свободных американцев при условии, что они будут держаться подальше от западной военной зоны. Нам предписывалось не возвращаться домой, в Калифорнию, а переехать в неведомые поселки на Среднем Западе или Востоке, в любое место, где требовалась дешевая рабочая сила, чтобы заменить там мужчин, отправленных воевать за океан.

По сравнению со всем остальным Чикаго был землей обетованной. Второй по величине город в США, с множеством фабрик и производств, которым нужны были рабочие руки. Нам показали в лагере несколько рекламных черно-белых фильмов под общим названием “Привет, Чикаго!”. Роза распахнула глаза, увидев небоскребы и реку, бегущую через центр города, оживленные улицы, полные хакудзинов и чернокожих женщин в шляпках и на каблуках. А меня это видение напугало, я ведь почти забыла, каково это, находиться среди хакудзинов и на бульварах. Каким-то образом мне запали в душу и обжигающие ветра, гуляющие по долине реки Оуэнс, и вид зазубренных гор, окружающих наши казармы, обиталище десяти тысяч японских американцев.

В июне 1943 года Управление по переселению военнопленных пригласило Розу в числе первых нисеев переехать в Чикаго. Откликнувшись на официальное приглашение, она посетила информационную встречу и вернулась в наш барак с брошюркой о переселении, которую бросила на кровать. Подхватив брошюрку, я изучила все пункты инструкции, касающейся того, как лучше приспособиться к обычной жизни.

“Не собирайтесь в группы численностью более трех человек”, – говорилось там.

А ведь нас, Ито, четверо, подумала я. Уже слишком много? Надо думать, они не хотят, чтобы японцы бросались в глаза.

– Они хотят, чтобы мы сделались невидимками, – сказала Роза и рассмеялась. – Чепуха полная.

Если сделаться невидимками мы никак не могли, значит, должны стать лучшими образцами нисеев, с широкой белозубой улыбкой, в чистеньких костюмах и платьях. Я поняла, куда клонят умники из Агентства по переселенцам. Работай я на правительство, я разослала бы сотни Роз Ито по широким равнинам Среднего Запада и поселениям Новой Англии. Если кто-то и мог убедить недоверчивую публику в том, что мы, японцы, – патриоты Америки, так это моя старшая сестра. По тому, как сияло ее лицо, было видно, что она приняла вызов.

Я снова и снова прокручиваю в голове тот день в сентябре 1943 года, когда она покинула Манзанар, как будто, если хорошенько подумать, смогу вспомнить что-то еще. Я расплакалась, не хотела жить врозь с Розой. Надо мной смеялись: разве можно в двадцать лет быть такой плаксой? Говорлива я не была, но эмоции, случалось, переполняли и вырывались наружу прежде, чем я успевала закрыть перед ними дверь.

– Береги маму и папу, – сказала Роза, берясь за свой бежевый чемодан.

Вокруг нее вихрем клубилась пыль – кто угодно в таких обстоятельствах казался бы грязным и неопрятным, но Роза была как ангел, посыпанный золотым порошком. На ней было ее любимое платье, темно-синее в белый горошек, и шляпка ловко сидела на безупречно уложенных волосах. Я кивнула и поклялась, что, конечно, буду беречь, не осознавая тогда, какой сложной будет задача. Я вручила ей свой прощальный подарок, над которым трудилась с тех пор, как она объявила, что разрешение уехать подтверждено. Это был дневник в обложке из деревянных плашек от ящика, в котором доставили унитазы. Старый столяр-иссей дал мне морилку и кусок наждачной бумаги, и он же просверлил в дощечках по три отверстия, в которые я продела старый шнурок, скрепив между дощечками бумагу для заметок. На обложке я выжгла имя “Роза” и еще сам цветок.