Невеста Мороза

– Нет, Марфушенька, спокойно всё было.

Я раскрыла рот, чтобы поведать о заклятье, как мне свело челюсти, да так, что хрустнули зубы. Язык занемел, будто каменный. На минуту стало страшно.

– Доченька, да здорова ли ты? – Марьяна подошла, приложила руку ко лбу. Извечный материнский жест.

– Д-д-да, – челюсти потихоньку отпускало, – волнуюсь, каково оно на обучении будет.

Так, а не лишнего ли я ляпнула? Не спросила у Ратко, что точно должна забыть: только о ночном колдовстве или обо всём, что колдовства касается? Вот растяпа.

Матушка приуныла:

– Не бойся ничего, тяжело там, да потом волшбой овладеешь. Никто тебе не указ будет. А сгодишься в преемники, так и вовсе…

Во двор вышел отчим, и Марьяна умолкла. На Стужайло были одни штаны, он подошёл к колодцу, набрал воды и вылил её на себя, отфыркиваясь. После обернулся к нам. Я еле удержалась, чтобы не вскрикнуть. Мужчина постарел за ночь лет на десять. Волосы стали почти все седые, лицо прорезали глубокие морщины, глаза запали.

– Чего застыли? Быстрей на стол собирайте, волхвы не задержатся.

Марьяна опустила глаза и вернулась к печке. Я схватила корзинку с овощами.

Накрыв на стол, мы сели завтракать. Стужайло разрезал румяный каравай, раздал всем ложки.

В горницу вошла Настя, выходившая умыться. Какая-то странность привлекла мой взгляд, присмотрелась. Глаза! У девушки они стали карие! И черты лица неуловимо изменились. Стараясь не подать вида, трясущейся рукой зачерпнула каши, только вот кусок в горло не лез. Кое-как дождалась, когда все поели. Собрала посуду и выбежала во двор. Бросила плошки на лавку и подошла к большому корыту с водой. Вгляделась в своё отражение. Несколько минут внимательно рассматривала, а потом ударила кулаком по воде от бессильной злобы.

Моё лицо! Черты остались прежние, но странно изменились. Стали будто карикатурными, словно я видела пародию на саму себя. Глаза потеряли свой тёмно-шоколадный оттенок, стали бесцветно-серыми, почти безжизненными. Кожа подурнела и потемнела. Волосы висели скомканной паклей.

Из глаз текли злые слёзы, хотелось взять вилы и нанизать на них Стужайло, как жирного хряка на шампур. Вот тебе и попала в сказку, чем дальше, тем страшней.

Я умылась, перемыла посуду и вернулась в дом. Стужайло что-то говорил моей сестре, но, завидев меня, замолчал. А потом и вовсе увёл её во двор. Оно и к лучшему. Я еле сдерживалась, чтобы не схватиться за топор.

Марьяна подала мне широкий плат, сложила туда своё новое бельё, пару сарафанов и длинных нижних рубах, тройку больших платков. Вот и весь мой гардероб. Женщина сунула ещё краюху хлеба.

На улице стало шумно. Я выглянула в окно и заметила троих старцев, которых окружила вся деревня; они направлялись к нашему дому.

Матушка стремительно подошла ко мне, обняла что есть мочи, зашептала на ухо:

– Старайся, доченька, Марфушка, учись. Силы набирайся. А я ждать тебя буду, сколько надо ждать.

Она отступила на шаг, погладила по волосам, взяла за руку и повела во двор.

Волхвы не зашли на подворье, ждали на улице, беседуя с народом. Люди не толпились, стояли поодаль. У кого была нужда в чём, спрашивали дозволения подойти. Самих старцев точно окружал ореол невидимой, но почти физически ощущаемой мощи. Как мы чувствуем порывы сильного ветра.