Записки провинциальных сыщиков

На следующий день в 9 часов утра я со своим старшим городовым был уже в казарме сборной команды. Вызвав фельдфебеля, я произвел обыск и в одной из солдатских кроватей под тюфяком нашел книжку, из которой были вырваны листы, найденные в брюках. Затем при обыске его самого также нашли в кармане шинели несколько листов, вырванных из той же книжки, и табак, тождественный с табаком окурков. После этого я взял солдата в отдельное помещение для допроса в присутствии фельдфебеля. Солдат страшно изменился в лице, да и фельдфебель имел вид растерянный. Когда уликами и убеждениями я уже привел солдата к сознанию[13], фельдфебель тут же заявил мне, что он от этого и еще других десяти человек рядовых отобрал сего числа более 1000 рублей и передал начальнику сборной команды капитану Бочкину. В том же, где они взяли эти деньги, они не сознались фельдфебелю, и по этому поводу должен был посетить казармы начальник.

Действительно, когда я собирался послать за начальником (это было около часа дня), он сам приехал и вручил мне деньги – 1000 рублей с лишними новыми кредитными билетами, объяснив, что об этом случае он не успел еще дать знать полиции, но хотел объявить уже после допроса солдат. Десять солдат сейчас же сознались в совершенном преступлении, а одиннадцатый запирался и не хотел сознаться. В преступлении этом по предварительному уговору участвовал и дворник, который тогда не был разыскан.

За такое успешное раскрытие преступления я получил личную благодарность от полицмейстера и губернатора.

После этого случая служба моя стала чрезвычайно трудной: где бы ни случилось в городе преступление, убийство или серьезная кража, полицмейстер, бывало, сейчас командирует меня, не стесняясь частью. Но еще сильнее одолевали меня командировки в праздничные и табельные дни в собор для наружного порядка во время богослужения. Прежде эта обязанность лежала на полицейских чиновниках 1-й части, так как собор по своему местонахождению входил в ее состав. Потом дежурили поочередно из всех частей; и не проходило праздника или табельного дня без того, чтобы за беспорядок не был губернатором арестован дежурный полицейский чиновник. Только мое дежурство всегда обходилось счастливо, вследствие чего полицмейстер и назначил меня на постоянное дежурство. Все эти разъезды по чужим частям и в собор вынудили меня, хотя и из очень ограниченного содержания, завести свою лошадь.

Расходы не по средствам и непосильная служба заставили меня при открывшейся в местечке Никополе должности полицейского надзирателя просить губернатора о назначении меня туда. Губернатор согласился, но сожалел, что я оставляю городскую службу, и обещал мне первую, какая освободится, вакансию пристава в городе. Я отказался, имея в виду, что в городе жизнь дорога, служба непосильная и, в конце концов, сделаешься несостоятельным. Таким образом, после 10 месяцев городской службы я очутился в уездном Никополе под начальством исправника.

Вступив в должность полицейского надзирателя Никополя, я вздохнул свободно, во-первых, потому что получил содержание более чем на 300 рублей в год, а во-вторых, потому что там не было той суеты и почти ежедневных преступлений, да и подальше я был от начальства. Служба моя в Никополе была делом удовольствия – за время около двух лет краж и серьезных преступлений не было; одна только была громадная работа с евреями, торговавшими хлебом. Во время навигации не было такого дня, чтобы крестьяне не жаловались на евреев за обвес. Судопроизводство в то время было очень затруднительно, поэтому большей частью дела эти приходилось кончать миром. Но случались более серьезные проделки, как, например, следующая: евреи устраивали под весами погреб и от доски весов проводили туда белую волосинку. В этом погребе сидел еврейчик и посредством волосинки то отдавал, то притягивал весы по стуку еврея, весившего хлеб. Такие дела передавались в суд.