Прорвемся, опера!

– А, это мне брат отдал свой старый, себе новый купил, – она вдруг нахмурилась. – Себе-то новое покупает, а мне старьё отдаёт! Я в детстве с ним всем делилась, а он…

Где же прячется Дружинин? Тогда я это проглядел, а он откуда-то выскочил и схватил дочку своей сожительницы, будто живой щит. Пьяный он был сильно, тормоза в голове совсем отключились.

Якут решительно пошёл на кухню по скрипучему полу.

– Уже отмечаем? – донёсся его голос. – С самого утра? Дома жрать нечего, дочка заморенная, зато водки полно.

– А ты меня не учи детей ростить! – возмутилась Галина. – Вырастила сама, никто не помогал! А сейчас-то советы дают…

Глянул и я на кухню мельком, а там и правда только бухло. Бутылки водки, пива, алюминиевые банки с ядрёной «Чёрной Смертью», с нарисованным на ней черепом в шляпе, пластиковые бутылки «Белого орла», наверняка палёного («Ты кто? Белый орёл», тут же всплыло в памяти), популярный тогда Довгань, ставивший своё лицо на каждую упаковку продуктов и водки.

И, судя по запаху, здесь не только водка, ещё есть и разведённый спирт, возможно, даже тот самый «Рояль», но скорее всего – какая-нибудь китайская техническая бурда из пластиковых пакетов или купленный на разлив в ближайшей нелегальной точке. Ну а из еды варёная картошка и банка шпрот, пустая такая же использовалась как пепельница.

Застевнявшаяся девушка, дочка Галины, отошла к вешалке, глядя на меня. На вешалке висела старая китайская куртка красного цвета. Обои на стенах облезли, линолеум под ногами встал дыбом, но в одном месте всё-таки лежал лист нового. Сожитель матери, очевидно, поначалу хотел делать в доме ремонт, но потом загулял и на всё плюнул.

– А чего не в школе? – спросил я.

– Загрипповала, – пролепетала она.

Я посмотрел на неё, а потом вопросительно показал на дверь кладовки одними глазами.

– Он там? – шепнул я, очень тихо. – Скажи, и мы его заберём. Он тебе больше не навредит.

Она помотала головой, испугавшись ещё больше. Я молча показал на дверь в санузел, и она кивнула.

Попался, гад.

– Зря в школу не ходишь, – громко сказал я, пройдя внутрь квартиры. – Прогуляешь, а потом…

Якут выглянул из кухни, я показал ему на туалет. Он удивился, но кивнул. Я медленно подошёл туда, убрав руку под куртку и обхватив рукоятку пистолета, и встал у двери.

– Ладно, – очень громко сказал старший опер и протопал мимо туалета, чтобы под его ногами скрипело. – Мы пошли. Барсетки нет, в машине наверное осталась.

– А где ещё-то?! – возмущалась женщина. – Сами потеряли, а на меня валите. Уходите уже, никакого продыху от вас…

– Идём, идём мы… Пашка, давай!

Я взялся за ручку двери и с силой дёрнул её на себя. Шпингалет не выдержал, а державшийся с той стороны Дружинин выпал вперёд и растянулся на полу.

Я напрыгнул на него сверху, а с другой стороны налетел Якут, и мы заломили ему руки.

– А-а-а! – завопил Дружинин, короткостриженный плюгавый мужичок под сорок в грязной майке. – А-а-а! Мусора легавые, падлы! Вы чё творите, волки позорные! А, пусти, больно! А-а-а!

В голосе слышались гнусавые блатные интонации. Плечи у него были густо покрыты тюремными татуировками, партаками, будто он там был авторитетом, хотя сидел простым ворюгой.