Пятьдесят на пятьдесят

Они ехали молча, пока он не подкатил к ее дому и не припарковался на противоположной стороне улицы. Здание было таким же, как и многие другие в этой части Манхэттена – элегантным и величественным, – но время уже начинало брать свое. Камера видеонаблюдения в вестибюле уже несколько недель не работала. Преступления в этой части города случались относительно редко, так что камеры были не в приоритете. Главное, что старый лифт работал по-прежнему исправно, а все остальное обитателей дома особо не интересовало.

Двери кабины открылись, и она провела Хэла к своей квартире, самой большой на этаже – к последней двери в левом конце коридора. Внутри небольшой коридорчик привел их к обеденному столу, стоящему в кухне открытой планировки.

– Осторожно, не споткнитесь о мои покупки, – предупредила она, указывая на груду неразобранных пакетов, лежащих у двери.

Коэн прошел мимо них вслед за ней. Она бросила ключи на стол, сняла бейсболку и зашвырнула ее на диван в другом конце комнаты, после чего направилась в кухню. Налив стакан воды из холодильника, спросила:

– Не хотите чего-нибудь выпить?

Покачав головой, Хэл облокотился о спинку кухонного стула.

– Итак, давай поговорим, – предложил он.

– Не хотите присесть? – спросила она.

– Не обижайся, но мне еще нужно кое-куда съездить. И, честно говоря, мне немного неловко. Я знаю, что тебя выпустили под залог, – а еще знаю, что ты можешь предстать перед судом вместе со своей сестрой, а меня могут вызвать в качестве свидетеля.

– Копы думают, что папа собирался изменить завещание. Это правда?

Хэл глубоко вздохнул, задержал дыхание и склонился над спинкой стула еще ниже. Покачал головой. А затем выпрямился и позволил ответу выплеснуться наружу, как будто долго задерживал его внутри, словно дыхание под водой. Тот вырвался из него сам собой, взбаламутив гладкую поверхность разговора.

– Мне сказали то же самое, – произнес он.

– Кто сказал?

– Копы. Они хотели знать, говорил ли со мной твой отец об изменении завещания. Я сказал, что нет, не говорил. В конце концов, твой отец был уже не тем человеком, как прежде. Он стал каким-то рассеянным, забывчивым. Не знаю, то ли от старости, то ли от чего-то еще… Мы по-прежнему почти каждый день завтракали вместе в ресторане у Джимми, но, кроме этого, практически не общались. Про завещание он никогда не упоминал. Когда я услышал о смерти Фрэнка и о завещании, то сразу позвонил Майку Модину.

Допив остаток воды, она поставила пустой стакан на стойку и сосредоточила на Хэле Коэне все свое внимание. Костяшки у него на руках казались комочками белого жира – так сильно он стискивал спинку стула. Хэл был явно настороже, опасаясь брякнуть то, что могло бы впоследствии выйти ему боком.

– И что сказал Модин?

– Сказал, что твой отец договорился в понедельник встретиться с ним, чтобы обсудить свое завещание. Но не дожил даже до конца выходных. Послушай, это все, что я…

– А Модин не говорил, почему мой отец хотел изменить завещание? У него под конец началась натуральная паранойя, вы же помните.

– Можешь мне об этом не напоминать, детка… Твой отец был уверен, что все вокруг только и думают, как бы покончить с ним. Он запросто мог назвать победителей всех Мировых серий[10] начиная с тысяча девятьсот пятьдесят третьего года, но напрочь не помнил, что заказывал на завтрак у Джимми буквально вчера. Модин не сказал мне, что именно твой отец хотел изменить в завещании. Не исключено, что это не имело никакого отношения ни к тебе, ни к твоей сестре.