Громов: Хозяин теней – 2
И помог бы.
Всем.
У меня немного близких, если подумать. Точнее только вот Ленка одна, которая каждый день в больничку тягается. Может, как помру, даже всплакнёт.
– Евдокия Путятична… – этот голос снова сбил с печальных мыслей. – Евдокия Путятична! Вы только поглядите, чего эти ироды натворили-то! Вона, живого места на мальце нет. Как бы утробу не отбили-то? Помрёт, а с нас потом спросят.
Лица коснулись теплые пальцы.
И… какого хрена я не вижу? Даёшь бред с картинками! Так веселей.
– Кто? – вопрос сухой и в голосе слышу раздражение.
– Так этот… Метелька со товарищами! Барагозят и барагозят. Никакой на них управы. Уж я и так, и этак… – женщина лопотала и чувствовалось, что она неведомой Евдокии Путятичны – смешное отчество – если не боится, то всяко опасается.
– По десятку розог, а потом в карцер дня на три. На хлеб и воду. И донеси, что ещё раз позволят себе подобную вольность, и я их Трубецким отправлю, на фабрики.
Женщина тихо охнула. Видать, угроза была не пустяшной.
– Где болит? – это уже нам с Савкой.
– Т-тут… – он коснулся бока. – И тут… и…
Голос у него сделался ноющим и плаксивым.
Стоять.
Я одернул пацана. Нытики раздражают. А он того и гляди готов был разреветься, в голос, трубно и размазывая сопли по физиономии.
Не надо.
Не из тех она, кого слезой разжалобить можно. Вот что мне в жизни реально помогло – это чуйка. Ленка говорила, что это талант, людей так вот, с полуслова срисовывать, понимать, кто и чем дышит. Так что вдох… да, больно, но боль перетерпеть придётся. И выдох. И спокойным голосом… спокойным сказать:
– Рёбра, кажется, сломаны, – голосок у мальчишки тонкий и дрожит, но уже в слезу не падает. – Справа два. Слева – одно. Возможно, трещины.
Евдокия Путятична слушает.
А Савка, пусть из последних сил, но держится.
– Ушибы… мягких тканей. Не опасно. А вот о внутренних повреждениях сказать не могу.
– Надо же, – рука переместилась на живот и от неё внутрь что-то потекло. Тёплое. Даже горячее.
Охренеть обжигающее.
– Стой, – велели Савке, когда он дёрнулся. – Что чувствуешь?
– Жар, – он ответил уже сам, хотя внутри дрожал, что лист осиновый. Боялся. Женщину?
– Сильный?
– Да. От… ваших рук. И внутрь. А потом растекается…
– Интересно, – руки женщина убрала. – Весьма… интересно. Что ж, молодой человек… Зорянка! Зорянка, отведи его в душ, пусть умоется. Одежду выдай.
– Так ить… не напасёшься же… чистой-то не напасёшься. Если каждому давать… до сроку… это ж порядка не будет! Вон, нехай в воде прополощет, ныне тепло, не застудится как… а там и просохнет. И добре.
– Зорянка, я ведь и проверить могу, – Евдокия Путятична позволила себе лёгкое недовольство. – А то и инвентаризацию провести… и аккуратней. Помой сама. И смотри, чтоб не упал. Сотрясение всё-таки имеется. Потом отведешь в лазарет. Пусть день или два отлежится…
Она замерла, явно задумавшись.
– Каледин когда отбыл?
– Так ить намедни…
– Тогда сама отыщи медицинскую карту и принеси мне.
– Антон Петрович расстроится. Он не любит, когда в его кабинету кто лазаит.
– Если бы Антон Петрович был чаще трезв, чем пьян и с большей ответственностью относился к работе, ему не пришлось бы расстраиваться.