Громов: Хозяин теней – 2

Значит…

Боль возвращается. Правда, другая. Хорошо знакомая боль треснувших рёбер. А рот наполняется смесью крови и слюны.

– Знай своё место, барчук… – доносится откуда-то. Голос срывающийся и злой. – Хотя какой ты барчук… ублюдок!

Руки дрожат.

Не те, которые болезнью источены и превратились в иссохшие палки, но вполне себе обычные руки, слабые только. Растопыренные пальцы впиваются в землю, пытаясь поднять тело. Колени подползают. Спина выгибается, сдерживая дерганье в животе. Правда, ровно лишь до того момента, как в живот впечатывается нос чьего-то ботинка. Сила удара опрокидывает на бок и там, внутри живота, что-то обрывается. А потом и течёт, по ногам.

– Гля, барчук обоссался!

Гогот говорит, что я не ошибся.

– Ах вы, ироды! – громкий женский голос отвлекает не только меня. – Уж я вам! Уж я Евдокии Путятичне всё-то расскажу… ишь ты… совсем страх потеряли…

А вот такого я не помню.

В упор.

То, как били меня за старым сараем, помню распрекрасно. И запах навоза, в который как-то запихали смеху ради. Что поделать, развлечений в приюте было не так и много.

И боль в сломанной руке.

Пальцы до конца жизни не восстановили подвижность. Ничего. Научился писать левой. Худо-бедно, а большего сироте не нужно. И Ленка вон писаное понимала.

Дурак я…

– Ишь ты, – меня подняли. – Вставай, болезный… вставай… крепко тебя. Идти-то можешь?

От женщины пахло тем же навозом, но больше – молоком и свежим хлебом.

– Ничего, перемелется, мука будет… Евдокия Путятична вон деду вашему отписалася. Глядишь, и смилостивится над сиротою-то… чай своя-то кровь – не водица.

Деду?

Какому деду?

Всё-таки на этот раз мне что-то на диво ядрёное вкололи. Или болезнь принялась за остатки мозга? Хорошо, что завещание составил ещё тогда, когда впервые диагноз поставили. И справочку взял о вменяемости, чтоб потом Ленке проще было. А то знаю, стоит подохнуть, так налетят дорогие родственнички, потребуют законную долю… проходили. Правда, когда папаня в последний раз заявился, слезу роняя, я уже крепко семейными узами наученный был, потому и сумел послать, куда надобно, а заодно братика с сестричкой, племянников и прочую, неожиданно многообразную родню.

Может… зря?

Что было, то было… времена такие… и я не ангел. Никогда не притворялся. Они же… просто люди. А людям свойственно подкидывать дерьма ближнему своему. Племянники тем паче ни в чем не повинны. С ними я-то толком и не знаком. Ладно, их как раз не обидел. Может, не так, как они рассчитывали, но… хорошим людям помощь будет, а плохим – сколько ни дай, всё мало.

Ноги дрожали.

Так вот крепко дрожали, мелко, норовя подломиться при каждом шаге. И главное, я чувствовал обиду. И горечь. И страх. И снова обиду, что всё вышло так…

Стыд дичайший.

Будто изнутри глядел в мальчонку.

Савелий.

Его тоже Савелием звали.

Правда, фамилии у него не было. Это как? Отец отказался признавать сына… мать из подлого сословия, к тому же родила вне брака, потому…

Чушь какая.

Как подобное вообще возможно-то? Но возможно. Он ведь думал. О матери. О том, что отец, пусть и не признал, но заботился. Дом вот купил. Определил содержание, которого хватило на жизнь вполне себе безбедную. И даже обещал в род забрать.