Лозоходец

За беседой дорога прошла незаметно, вот уже показались купы деревьев, что окружали село, забрехали собаки, на улице появился народ.

Мы подъехали к дому братьев, во дворе, под раскидистой урючиной, к этому времени уже давно пожелтевшей, сидел их отец.

– Здравствуй, Егор, – поднялся мне навстречу старик.

– Здравствуй, абый (прим. автора – уважительное обращение к старшему у татар) Сахиб, – поклонился я ему.

– Опять наш колодец заупрямился, – покачал он головой, – без тебя никак.

– Сейчас всё поправим, абый Сахиб. Фатих, бери ведро, лопату и верёвку, не будем тянуть, время дорого.

Тот вынес подготовленный инвентарь, отдал часть брату, и мы отправились к колодцу.

Обвязавшись верёвкой, спустился вниз. Воды осталось мне по пояс, маловато. Столько и на две семьи в день не хватит. Нырять на дно, в ледяную воду, не хотелось. Я приложил ладони к дубовым брёвнам, которыми был выложен колодец, и сосредоточился. Источник, залегавший в почве, вильнул куда-то в сторону, потому и колодец обмелел. Позвал воду, уговаривал вернуться, ласково, как с любимой, общался с ней. Под ногами забурлило, и вода начала стремительно подниматься.

– Тяни! – только и успел крикнуть я братьям.

Верёвка дрогнула и пошла вверх, воды было уже по плечи. Фатих и Салих вытащили меня на поверхность, с одежды ручьями стекала вода.

– Стало быть, справился? – хлопнул меня по спине Фатих.

– А как иначе? – усмехнулся я.

Возвращались к дому через всю деревню. Вдруг услышал я приглушённый детский плач, даже не плач, а хрипы вперемешку со всхлипами, будто задыхается дитё.

Проходили мы мимо дома здешнего богача Тукая. Он держал пару гончарных мастерских с несколькими работниками из разорившихся семей. Платил им продуктами, пользуясь бедственным положением последних. Всю готовую продукцию увозил в город, там её хорошо разбирали. Да и по деревням ездил. Горшки, кувшины, блюда и тарелки всегда нужны в хозяйстве.

Скота у Тукая тоже было вдоволь: бараны, козы, коровы, птица. И землицы в его хозяйстве немало. Нанимал он батраков, чтобы обрабатывали её.

И вот с его двора доносились судорожные всхлипы ребёнка.

– Вы слышите? – остановил я братьев.

Те, смутившись, отвели глаза в сторону. Я толкнул незапертую калитку и вошёл во двор.

К толстой ветке дерева была привязана верёвка, а на другом её конце болтался мальчонка, лет трёх от роду, вниз головой. Лицо его от притока крови побагровело, глаза покраснели от лопнувших капилляров, из уха струились багряные капли. Ребёнок уже не мог плакать, он хрипел, силясь вдохнуть воздух, ручонки безжизненно повисли*.

Меня просто затрясло от увиденного, одной рукой порвал я верёвку, распутал ноги мальчика, бережно взял его на руки. Он в полуобморочном состоянии прижался ко мне, не в силах вымолвить и слова. Только мелко трясся и беззвучно плакал.

Из мастерской вышел один из рабочих, невысокий жилистый мужик:

– Оставил бы ты его, – ткнул тот в ребёнка.

– Что здесь творится? Этот мальчик кто Тукаю? И где он сам?

– Уехал в город. Это сын его брата. Он умер, вслед и жена, остались двое мальчишек. Старший, Самир и младший, Равиль.