Неупокоенные
Митя не нашел в себе сил ответить, ломанулся вверх по лестнице. Дома заперся на все замки, задвижку еще задвинул – так хотелось отгородиться от тети Нины, ее дочери, жуткой квартиры, горя, сумасшествия.
Снял всю одежду, засунул в стиральную машину, долго стоял под душем, стараясь смыть с себя запахи. Уже и не пахло, но фантомная вонь забилась в ноздри, цитрусовый гель для душа никак не мог ее перебить.
Наконец Митя вылез из ванной комнаты, вылил в раковину выдохшееся пиво, постелил себе постель и улегся спать.
Засыпая, подумал, что надо подыскать другую квартиру. Как бы бабка не повадилась ходить то за одним, то за другим. А если еще и доченька начнет таскаться, пиши пропало.
Когда среди ночи в дверь снова позвонили, Митя проснулся сразу, будто и не спал. Голова была ясная. Три часа ночи. Кто это может быть?
Что-то внутри него догадывалось, но слишком уж диким было предположение.
«Как у нее настроение будет, так она тебя и навестит», – прозвучали в голове слова тети Нины, и Митя откуда-то знал, что настроение у Даши появилось.
Он подошел к двери, спросил, кто там.
– Открой, – раздалось снаружи, – это я. Впустишь?
Голос был молодой и мелодичный. Потом Митя сто раз проклял себя: почему не додумался поглядеть в глазок, сразу открыл дверь, впуская то, что впускать не следовало!
Женщина, стоящая на пороге его квартиры, была мертва не первый месяц. А скорее, не первый год, потому что успела высохнуть, превратиться в мумию.
Желто-коричневая кожа туго облепляла кости, зубы казались чрезмерно большими для узкого лица. Клочья волос еще кое-где свисали с черепа, на плечах болтались ошметки когда-то зеленого в мелкую синюю клетку платья.
Самым ужасным были глаза трупа. Тусклые, матовые, они ворочались в глазницах; не вытекли, не высохли, но были полны отвратительной жизни: в них светились лукавство и туповатая злоба.
Язык Димы прилип к гортани, он не мог вымолвить ни слова.
– Мать сказала, ты хотел меня видеть. Я рада. Буду твоей невестой, – прокаркал мертвец. И как этот голос мог показаться мелодичным?!
Митя видел, что во рту покойницы, за частоколом квадратных зубов, шевелится длинный черный язык.
– Впустишь? – снова спросила восставшая из мертвых Даша. – Нам будет хорошо вместе.
Митя наконец обрел способность двигаться. Не произнеся ни слова, он отступил назад и захлопнул дверь перед носом покойницы. Защелкали замки, взвизгнула задвижка.
– Убирайся! – проорал парень. – Не впущу!
Через мгновение ему ответили. Скрежещущий, отдающий металлическим лязгом голос, который с той поры постоянно слышался Мите в кошмарах, отчетливо произнес:
– Я вернусь. И ты откроешь.
Всю ночь Митя не спал. Наматывал круги по тесной квартирке, пил воду, пытался сообразить, как поступить.
Назавтра сделал то, что следовало сделать давно (и не только ему). По его звонку приехала полиция. Тетя Нина отказывалась открывать, но, поскольку Митя сообщил, что внутри труп, который он сам видел, когда пришел чинить замок (не говорить же, что покойница навестила его глухой ночью, самого в дурдом упекут), дверь выломали.