Случайная свадьба. Одна зима до любви
Тот тэр из харчевни прав: когда-то в пышные сады Хоулден-Холла залетали целые стаи желтых лоури. Они пели незатейливые песни о любви и весне и угощались фруктами с наших деревьев.
Там-то и нашли эту малышку, растерзанную диким хищником. Не я, не мама, а какая-то из наших прабабок… Она пыталась влить в пташку жизненную силу, но случайно привязала ее к своей искре.
Это был очень редкий экземпляр – не желтая лоури, а золотая. Мифическая. Их часто путают, но золотые обладают собственной сильной магией: в древние времена они становились верными спутниками девушек-чародеек. Кто-то выпил пташку до дна, и раненая самочка умирала.
Вот так в роду появился фамильный талисман. Это что-то вроде семейной легенды.
Я слышала, как мама общалась с ней, а со мной птичка ни разу не говорила. Думаю, у нее просто не было сил. Едва перебралась с маминого запястья на мое, она зачахла, посерела… и спряталась где-то под рукавом, стыдясь показать выцветший клюв.
Я очень печалилась, что не могла дать ей больше. Мне и на себя не хватало. Диковинная магическая хворь пожелала истребить весь род Хоулденвеев под корень, и не было сил с ней бороться.
***
Покрутившись лоснящимися боками, лоури безмятежно вздохнула. Подставила мордочку зимним лучам, умиротворенно пощелкала клювом… Как вдруг вздыбила перья и отпрянула обратно к локтю. Затряслась, заметалась, разыскивая укрытие. И нырнула под мышку.
– Что не так? Чего ты испугалась? – взывала я к птичке-талисману, размахивая локтями, точно крыльями, и разыскивая беглянку на коже.
Но лоури и след простыл. Не иначе на пятку забилась или куда похуже.
Осуждающе пыхтя – ну что за трусиха? – я оглядела себя со всех сторон.
На запястье, где недавно сидела птица, растекалось темное пятно… Словно кто-то накапал на кожу густых чернил, и они сползлись к одной точке. Нет сомнений: именно пятно не понравилось крошке-хранительнице.
В гостевой домик вернулась настоятельница – с пышным свертком, двумя лентами и расческой. Она молча сложила вещи на диван, с грустной улыбкой покосилась на папин блокнот и вышла, давая возможность переодеться.
Платье мне досталось серое, как хмурая дождевая тучка. С воротником стойкой и теплым шерстяным подъюбником. Нашлись в приюте и зимние сапожки на смену моим промокшим осенним. Носы уже были кем-то сбиты, шнуровка запутана насмерть, зато обувь оказалась разношенной и по размеру.
Последними из свертка вывалились перчатки – актуальное в свете черного пятна дополнение. Я торопливо натянула их на пальцы, не представляя, как буду объяснять целителю чернильную кляксу. Отчего-то показалось, что темная пакость имеет отношение к дару, которым со мной щедро поделились накануне…
В новых одеждах и с двумя ровным косами я выглядела, как среднестатистическая воспитанница приюта Монтилье. Папенька не признает меня, когда вернется!
Где же он затерялся, в самом деле?
Не помню, когда столько крутилась перед зеркалом. Наверное, до болезни. Чем дальше, тем меньше радовало отражение… Я и забыла, как выглядела «до».
Изучив обновленную себя со всех сторон, я уселась за письменный стол. Пошевелила бумаги, помахала в воздухе пишущей палочкой, поставила размашистый росчерк на пустом листе. Отодвинула стопку книг, дотянулась до папиного блокнота.