Ребенок-оптимист: Как научить ребенка преодолевать трудности

Я их не виню. Сама ненавижу себя. Волосы – отвратные. Нос – длинный. И вообще я какая-то нелепая. Ричард вчера просто взбесился, когда мистер Харпер включил меня в его команду и сказал, чтобы я была отбивающей. Бывают дни, когда я вообще не хочу просыпаться. Серьезно. Не хочу так жить. Я похожа на тех людей, о которых нам рассказывала миссис Эпплбаум на уроке обществознания. Они живут в Индии и называются неприкасаемыми. Изгои, к ним относятся как к грязи и заставляют делать самую противную работу. Даже если они умные, им никогда не стать врачами или кем-то типа того. Вот кто я – неприкасаемая.

Знаю, звучит дико, но вчера вечером я лежала в кровати и представляла, что умираю от какой-нибудь страшной болезни. Думала о том, что будут делать мама и папа, Линн и Крейг, кто придет на мои похороны и что будут говорить. Самое печальное, что я с трудом насчитала 11 человек (кроме своей семьи), которые бы пришли.

Ну, на сегодня хватит. Потом еще что-нибудь напишу.

К 1984 г. я уже два десятилетия изучал проявления оптимизма и пессимизма у взрослых и детей. Я знал, что пессимизм в ранние годы вызывает депрессию и низкую успеваемость. Исходя из концепции доктора Солка, я предположил, что действенные методы обучения оптимизму, которые использовались со взрослыми, можно применить к детям и подросткам, тем самым укрепив их иммунитет к депрессии наподобие той, что грозила Марле. А чтобы проверить свою гипотезу, мне нужно было собрать исследовательскую группу, создать команду.

«Почему же депрессия проходит? Если исходить из теорий, о которых вы рассказываете, то, раз у вас есть депрессия, она на всю жизнь», – спросила темноволосая студентка в шестом ряду.

Обычно в этой аудитории меня ни о чем не спрашивали. Нужно иметь смелость, чтобы встать и задать вопрос перед тремя сотнями студентов Пенсильванского университета, изучающих психопатологию. А сейчас меня застали врасплох. Я читал лекцию о трех основных теориях депрессии: биомедицинской, которая предполагает дефицит химических веществ в мозге; психоаналитической, согласно которой депрессия – это гнев, направленный на свое «я», и когнитивной, трактующей депрессию как следствие пессимистического мышления. Вопрос студентки был вполне закономерен. Каждая из этих теорий объясняла, как депрессия начинается и развивается, и имела свою схему лечения. Пока все просто. Но, как было известно, депрессия почти всегда сходит на нет сама, со временем и без лечения. Она может длиться от трех месяцев до полугода, что для больного кажется вечностью, но болезнь, как правило, проходит. Какое же у рассматриваемых теорий есть тому объяснение?

Я замолчал, задумавшись. Пауза затягивалась. Тишина в аудитории становилась неловкой.

«Не знаю. Я просто не знаю, – в конце концов пробормотал я. – А как вас зовут?»

«Карен Рейвич», – ответила она, садясь на место.

Я о ней слышал. Несколько лет назад об этой девушке писала The Daily Pennsylvanian. Приемная комиссия университета дала задание написать эссе о какой-либо мировой проблеме и способах ее решения. Посыпались десятки тысяч сочинений о мире во всем мире, озоновом слое, расизме и пороках капитализма. Карен Рейвич написала, что займется насущной, но так и не решенной проблемой статического прилипания. У меня в файлах сохранилась вырезка с ее эссе: «Война, нищета, болезни, статическое прилипание. Мы стоим на пороге хаоса. Как Спартак восстал против рабства, как Джордж Вашингтон – против колониализма, как Глория Стайнем – против сексизма, так и я возглавлю борьбу против статического прилипания». И ее зачислили в университет.