Пророк. История Александра Пушкина

Данзасу нравилось «про кота», то есть предисловие к поэме «Руслан и Людмила».

• У лукоморья дуб зеленый;
• Златая цепь на дубе том:
• И днем и ночью кот ученый
• Все ходит по цепи кругом;
• Идет направо – песнь заводит,
• Налево – сказку говорит.
• Там чудеса: там леший бродит,
• Русалка на ветвях сидит;
• Там на неведомых дорожках
• Следы невиданных зверей;
• Избушка там на курьих ножках
• Стоит без окон, без дверей;
• Там лес и дол видений полны;
• Там о заре прихлынут волны
• На брег песчаный и пустой,
• И тридцать витязей прекрасных
• Чредой из вод выходят ясных,
• И с ними дядька их морской;
• Там королевич мимоходом
• Пленяет грозного царя;
• Там в облаках перед народом
• Через леса, через моря
• Колдун несет богатыря;
• В темнице там царевна тужит,
• А бурый волк ей верно служит;
• Там ступа с Бабою Ягой
• Идет, бредет сама собой,
• Там царь Кащей над златом чахнет;
• Там русский дух… там Русью пахнет!
• И там я был, и мед я пил;
• У моря видел дуб зеленый;
• Под ним сидел, и кот ученый
• Свои мне сказки говорил.

Пушкину же нравилось сочинять. И читать написанное перед публикой.

Даже больше, чем кутить в трактирах. Хотя, конечно, одно другого не исключало.

Вот, к примеру, друзья позвали его на бал к княгине Голицыной. Казалось бы – где княгиня, и где недавний лицеист, никому неизвестный поэт, мелкий госслужащий? Но излишнее самоедство – это не про Пушкина.

Поэтому в назначенный день и час он в старом фраке и дырявых туфлях вышел из своей квартиры. Тут же наступил в одну из луж, которые заполонили запущенный двор. В это же время кто-то из добрых соседей сверху решил навести дома порядок и выбросить помои. В окно, конечно же. Привыкший к подобным выходкам Пушкин, ловко отпрыгнул в сторону, но капли грязной воды, как назло, все-та-ки попали ему на рукав. Надо же было, именно сегодня! Всегда же уворачивался. Теперь извольте: старый фрак дополнили грязные капли. Но что же теперь?

Не поворачивать же назад из-за такой мелочи. Он отряхнул рукав с напускной небрежностью и резким движением поднял воротничок.

Воротник оказался в его руках. Оторванный.

Из парадной выбежал Никита, слуга, с цилиндром в руках. Протянул его Пушкину, подчеркнуто заботливо.

– Что-то побелели вы, барин. Климат, на вас так влияет, да?

– Никит… – Пушкин протянул слуге непришитый воротничок, – на славу пришил, нечего сказать! Низкий поклон тебе!

– Так сами чините тряпку эту половую. Али не научились в богадельне-то?

Никита был не из робкого десятка, это точно.

Пушкин молча забрал у слуги цилиндр и пошел, отряхиваясь, по грязной, темной улице к экипажу, ожидающему у арки.

Сложно было представить себе что-то более нелепое в такой дыре, как этот красивый новенький экипаж. Разве что двух молодых франтов в нем – Ивана Пущина во фраке и Константина Данзаса в парадной форме Инженерного корпуса.

Заметив прыгающего между луж Пушкина, друзья вышли ему навстречу. Данзас, конечно, не смог упустить такого случая и не сыронизировать:

– Здравия желаю, Пушкин! Кажись, из лицея до Петербурга было бы ближе, да?

– Данзас… – одернул друга добродушный Пущин. – Да не слушай его! Хороший район, хороший. Очень… самобытный.