Безупречный злодей для госпожи попаданки

Через несколько минут тяну руку к столику возле кровати, где на тарелке лежат нарезанные фрукты – они всегда там на случай если я захочу есть. Выбираю маленький кусочек, кладу в рот и медленно, подавляя тошноту, начинаю жевать. Осторожно проглатываю и беру еще один. Съев, внимательно прислушиваюсь к своим ощущениям и с облегчением закрываю глаза – спасибо вам, господин Лазарис, за ваши жестокие слова. Кажется, я больше не хочу умирать.

У Али огромный дом: трехэтажный со множеством лестниц, комнат и коридоров. Именно коридоры запоминаются мне, когда я, чуть окрепнув, с разрешения Лазариса начинаю бродить по жилищу работорговца.

Коридоры странные: узкие и расползаются во все стороны, словно криво сплетенная паутина. Можно пойти по одному из них и попасть в огромную комнату со множеством низких диванов и полом, застеленным коврами так плотно, что не видно ни одного неприкрытого кусочка. Томную, пахнущую чувственностью и восточной жестокостью комнату. Можно выйти из неё, свернуть на первом же повороте и по другому коридору прийти в крошечную клетушку, где нет ничего, кроме кресла и окна во всю стену. За окном открывается вид на горы, или море, или далекие островерхие крыши какого-то замка – их несколько, таких комнат, на разных сторонах дома.

Пользуясь тем, что мне не запрещают, я забираюсь с ногами в эти кресла и подолгу сижу, глядя в окно. Иногда смотрю на белые сверкающие пики гор, изумительные в своей вечной неподвижности. В следующий раз рассматриваю изумрудную гладь воды и пестрые полосатые паруса на мачтах снующих туда-сюда суденышек. На замок смотреть скучно – там никогда ничего не меняется – всегда острые пики крыш и ярко-голубое, без облаков небо.

Меня никто не трогает, со мной никто не разговаривает. Служанки, которых я иногда встречаю во время своих блужданий, бросают на меня быстрые взгляды, кланяются и тотчас исчезают. Я, словно прокаженная, от которой все шарахаются. Но меня это устраивает.

Иногда я забираюсь в какой-нибудь укромный уголок, и оттуда наблюдаю за жизнью дома. Изучаю, как тут организована работа слуг и даже запоминаю некоторых девушек по именам…

Али давно вернулся из своей поездки – мне об этом сказал Лазарис, – но ко мне ни разу не зашел. Я тоже не рвусь с ним встречаться. От нашей последней встречи у меня осталось странное ощущение, противным мохнатым клубком катающееся по желудку. Стоит вспомнить работорговца, чувствую смесь презрения, вины и благодарности. Словно он сделал что-то такое, чего я не могу ему простить. И в то же время точно знаю, что сама сделала ему больно, причем намеренно.

Но я не сказала Али ничего, чего не чувствовала бы на самом деле. И благодарна ему, что одной своей фразой он лишил меня всех иллюзий. Так же, как это сделал лекарь Лазарис словами про трусливую, желающую умереть дуру. Когда иллюзии уходят, освобождается место для надежды – именно ею я сейчас живу.

Теперь я не хочу умирать, поэтому хорошо ем и много сплю, набираясь сил. И все эти дни я много думаю. Думаю о девочке, чье тело заняла: кто она, как очутилась среди невольников и почему Али при первой встрече назвал меня принцессой? Размышляю о своем непонятном положении в доме работорговца. Я рабыня,  но меня одевают не так, как остальных, разрешают гулять, где захочу, и никто не заставляет работать, хотя я давно уже могу это делать.