Сын Тишайшего
– Феденька! – вдруг закричал мальчик и бросился ко мне. – Сказывали, что ты умер! А ты – живой! Здесь такое происходит!
Пацан уткнулся мне в плечо и заплакал. Начинаю поглаживать тёмные кудри своей настолько высохшей рукой, будто она принадлежит какому-то старику. Только пигментных пятен не хватает.
Кроме мыслей о состоянии тела, восставшего из мёртвых, пришли и другие. Мальчик меня спас, и я перед ним теперь в долгу. Вон и народ смотрит на сцену с чувством одобрения и трепета.
– Успокойся, Петруша, – произношу автоматически. – Всё будет хорошо.
Наверное, моё сознание уже слилось с прежней личностью царя. Иначе откуда у меня появились братские и даже отеческие чувства к незнакомому мальчику? Умом понимаю, что он мне чужой. Но душа просто болит при виде его слёз и переживаний. И до меня не сразу дошло, что сейчас я глажу по голове будущего императора и преобразователя.
Тут подошёл нескладный юноша и жалобно посмотрел на меня. Протягиваю правую руку и обнимаю дрожащего Ванечку, как я называю другого брата. Наверное, пора отказаться от роли зрителя и принять, что всё происходит именно со мной. Это моё тело, мои братья и моя держава!
– Стрельцы решили, что я тоже помер, – произнёс он ломающимся голосом. – В палаты вломились, мы все испугались! А ещё они…
Сначала я не разглядел, что за куча валяется между толпой и лестницами. Затем с трудом сдержал дрожь и рвотные позывы, заставив себя собрать волю в кулак. Ранее мне не приходилось видеть изрубленных людей, истекающих кровью. Причём голова одного из несчастных лежала сбоку, с укором глядя на мир остекленевшим взором. Постепенно в груди начала расти злоба и ненависть к убийцам, посмевшим совершить расправу на глазах у детей. Ивана я тоже считал ребёнком, несмотря на уже взрослые для этого времени годы.
– Вижу. Не думайте об этом. Брат теперь с вами, жив и здоров. Значит, всё наладится, – успокаиваю испуганных царевичей и обращаюсь к рындам: – У кого из вас голос звонче? Не буду же я кричать во всю Ивановскую[5], вернее, Соборную.
Парни застыли, явно не поняв вопроса. Тихо вздыхаю и начинаю пояснять:
– Митька, у тебя голос вроде громкий, – говорю встрепенувшемуся Голицыну. – Будешь доносить мои слова, аки глашатай.
Дождавшись кивка рынды, обращаюсь к людям:
– Чего собрались, православные? Праздник, какой или беда?
Рында ненадолго замер, а затем гаркнул так, что с колокольни взлетели голуби.
– Что ж ты делаешь, ирод! Оглушил совсем! – шиплю на князя.
– Что ж ты делаешь, иро… Ой! – загорланил рында, не разобравшись в ситуации, но получил тычок от кого-то из более сообразительных товарищей.
Петя захихикал, ему вторил Ваня. Я и сам хотел рассмеяться, если бы не трупы, лежащие метрах в двадцати от нашей весёлой компании.
Народ тем временем особо не реагировал, находясь в полнейшей прострации. Разве что забегали глазки у некоторых персонажей из первого ряда.
А мне начало становится хуже. В голове зашумело, и подступила мерзкая слабость. Я пока не готов к таким нагрузкам. Плохо, что вариантов особо нет. Либо оставить всё как есть, либо взять ситуацию в свои руки. Поэтому будем терпеть.