Влюбиться в Снегурочку

– Это я должна объяснять?! – происходящее превращается в бедлам, головная боль усиливается, и я взрываюсь.

– Замолчали обе! – повышаю голос, чтобы перекричать этих кур. Женщины замолкают, воспитательница смотрит на меня испуганно и бледнеет, а мамаша поджимает губы, начиная нервно одевать сына, дергая его за руку. – Это дети, – стараюсь говорить спокойнее, но тон низкий и раздражительный. – Они сегодня поссорились, завтра помирятся. Вы, – указываю пальцем на женщину, – объясните своему сыну, что обижать девочек некрасиво. Он будущий мужчина. А я в свою очередь поговорю со своей дочерью. А вы, – указываю на воспитательницу, – проведите с детьми воспитательную беседу и донесите до них, что есть хорошо, а что плохо.

– Я сама знаю, что мне делать! – огрызается мамаша. – Ноги моей больше в этом саду не будет! – она дергает своего сына и тащит за собой.

– Поля, одевайся, – тру виски, желая, чтобы этот день побыстрее закончился. Моя дочь берет свою кофточку, натягивая на плечи, а воспитательница устало садится н стул, растерянно нас рассматривая.

Выхожу к шкафчикам, достаю верхнюю одежду дочери и рюкзачок, в ожидании копошащейся Полины. Пока выясняли, кто прав, а кто виноват, все разошлись, и мы последние. Головная боль усиливается, хочется скорее попасть на воздух и подышать.

– Полина! – поторапливаю дочь.

– Агния Александровна плачет, – грустно сообщает мне дочь. – Ты ее обидел, а она хорошая. А Кирюша плохой, он и раньше обзывался…

– Я не обижал твою воспитательницу. Я сказал по делу.

– А почему она плачет? – с претензией спрашивает Поля и снимает сандалии.

– Я не знаю. Видимо, впечатлительная, – устало тру лицо руками. – Одевайся немного быстрее. Давай поговорим в машине.

– Нет, ты сам говорил: если обидел – нужно извиниться.

– Правильно, но я не обижал.

– Обижал, она плачет! – упрямо повторяет дочь.

Вздыхаю. Женщины! С детства нелогичны. И ведь Поля манипулирует моими же словами.

– Хорошо, – раздраженно кидаю я и прохожу в игровую, где на маленьком стульчике сидит девушка и плачет, размазывая тушь по глазам какой-то сухой салфеткой. Она настолько глубоко в своей обиде, что не видит меня. Пытается быть тише, кусая губы, которые уже становятся красными от ее зубок. Маленькая, хрупкая, содрогается и комкает строгое черное платье с белым воротничком, как у школьницы. На ногах балетки и плотные колготки, на голове пучок. Похожа на первокурсницу. Кто ей доверил воспитывать детей? Она сама ребенок. В данный момент очень обиженный ребенок.

С минуту рассматриваю девушку, сжимаю переносицу. Пытаюсь утихомирить боль, которая давит на глаза. Женщины сегодня решили меня доконать.

– Почему вы плачете? Не так я был груб, как вы рыдаете.

Девушка замолкает, замирает, с минуту просто смотрит в пол, а потом поднимает на меня заплаканные глаза, распахивая их в удивлении. На секунды меня сносит от ее голубого, кристально чистого взгляда. Нереальные глаза, словно не настоящие. Голубые, с синей радужкой, слезы делают их хрустальными. Не может быть таких глаз. Это явно линзы. Опускаю взгляд на ее искусанные губы, и в голове возникает ненормальная мысль. Я хочу знать, какие они на вкус. Попробовать их вот такие искусанные, покрасневшие, немного припухшие и соленые от слез. Сумасшествие какое-то. Я явно сегодня не в себе.