Матабар IV

Демон, видимо, ожидал совсем другого эффекта.

– Я знаю, кто ты, Говорящий, – внезапно произнесла тварь. – Знаю твою боль. Я слышу её в твоем дыхании. Чувствую… – забрало шлема задрожало, будто втягивало воздух невидимыми ноздрями. – твои сомнения. Кровь убийц. Кровь палачей. Она никогда не ответит тебе согласием, Говорящий. Жалкий и слабый. Последний из тех, кто оставит следы на Горе Памяти. Я…

Ардан поднял посох и с силой ударил им о пол. По залу пронесся звон, как если бы ударились друг о друга хрустальные бокалы. Или ледяные…

– Мне нет дела до твоих слов, Потерянная, – произнес он вкладывая в свои слова волю и силу. Так же, как если бы вкладывал их в осколок Имени. – Ты не знаешь моего истинного имени и у тебя нет власти надо мной и моими тропами. Ты лишь дух. Без формы. Без тела. Без прошлого и будущего. Потерянная. Твое имя забыто, твоя суть…

Ардан застыл на полу слове. Не потому, что не смог договорить слов, которым его научила Атта’Нха; научила что говорить и научила как говорить. Ард просто не успел.

– Ублюдок!

Раздался выстрел.

– Бам!

Спящие Духи… демон вовсе не собиралась сражаться с ним так, как волчица наставляла. Ведь он пришел к ней не один. С ним был Милар.

Капитан Второй Канцелярии, бывший военный следователь, дознаватель Первого ранга. А еще – просто человек. Человек, у которого боли скопилось столько, что демон буквально заявилась на пир.

Человек, который стрелял прямо в него – в Ардана.

Милар смотрел на спустившуюся к ним женщину. В белоснежных одеяниях она ступала легко и плавно. Словно лебедь плыла по ступеням, аккуратно ставя свои изящные, босые ножки. Будто видение, словно ожившая сказка; старый, забытый рассказ.

Её волосы, цвета ночи, струились за спиной девы, словно плыли по поверхности невидимого пруда, залитого лунным светом. Почему лунным? Потому что именно тот и отражался в её светлых глазах.

Глазах, наполненных памятью. Памятью о том, как ты робко, внутренне храбрясь, но все еще робко, впервые тянешься губами к той, кого мнишь своей вечной, истинной любовью.

Она пахла снами о ночах, проведенных вдали и тайне ото всех. Её голос звучал сродни пению, а белоснежная кожа искрилась жаркими поцелуями. И каждое её слово звенело так же, как колокольчик в уютной, небольшой лавке, где всегда пахнет корицей и терпким чаем.

– Как много ты пережил, солдат, – шептала она и в её голосе звучали голоса всех, кого Милар оставил позади.

Своих первых друзей, о которых старался не вспоминать, чтобы лишний раз не думать о бутылке. Свою первую любовь, о которой уже позабыл, погребя юношеский пыл под грузом ответственности взрослой жизни. Своих сослуживцев и соратников, что не дожили, отправившись рассказывать о своих подвигах Вечным Ангелам.

– Столько боли, столько несчастья, – она говорила, а все, что слышал Милар – голос Алисы. – Как ты плакал и кричал, когда твой отец избивал твою мать, солдат.

– Хватит…

Милар услышал плач и крики своей матери. И хлесткие, звонкие удары отцовского ремня. Тот бил сильно. И метко. Целился бляшкой. Всегда бляшкой. Тяжелой, железной, с гравировкой герба Империи.