ИНКВИЗИТОР Божьим промыслом книга 15 Чернила и перья

Во взгляде твёрдость и… решимость. Истинная принцесса. Истинная.

«Всё она знает, говорить не хочет почему-то».

И тут одна мысль, простая по природе своей догадка, приходит ему в голову, и он вдруг радуется и спрашивает у неё – кстати, теперь и сам шепчет, без усмешек:

– И что же, вы полагаете, что ваше пленение… – Волков не договаривает, этого делать и не нужно. Женщина всё поняла и отвечает ему:

– Да откуда же мне про то знать.

Он бросает курицу в тарелку, вытирает салфеткой пальцы, потом и губы.

– Хорошая курица.

– Это горная куропатка, – отвечает она ему. И берёт в руки бокал.

Да… Он и раньше думал, что она неглупа. Волков тоже берёт свой бокал и спрашивает:

– А кто может собрать ландтаг? Кто имеет на созыв право?

– Не знаю… – отвечает принцесса и качает головой. – Батюшка мой собирал, помню… По каким-то торговым и таможенным делам собирал. А вот мужу того не надобно было. Ему и так всё нравилось, лишь бы охота была хорошей. С соколами в горах или с собаками в долинах. Зверь есть для добычи, и то хорошо, – и она заканчивает: – А про созыв ландтага я не знаю, тут законы наши читать нужно.

«Вряд ли канцлеру такое право дано. Это право сеньоров, – думает генерал. – Тем не менее…».

Он снова наваливается на стол и почти шепчет ей:

– И кто же главный проводник этой идеи созыва ландтага? Ваш канцлер?

– Кажется, он, – говорит маркграфиня, – Кримль сказывал, что уже слыхал эту мысль от канцлера. Он сказал, что ещё до моего паломничества Брудервальд уже говорил о том, что моё замужество для всех в Винцлау важно и на всех отразится, и что сеньоры имеют право на участие в собственной судьбе.

– Брудервальд… Он и канцлер, и ваш родственник?

– Он мой двоюродный дядюшка, двоюродный брат моего покойного батюшки, – рассказывает принцесса Оливия. – Но он всегда был своевольный, батюшка его бранил за строптивость, и мой муж им доволен был не всегда.

– Если так, то вам надо вашего канцлера отставить, – предлагает генерал, и так, как будто это простое дело.

– Отставить его? – она перестала есть, держит кусочек куропатки в пальчиках и смотрит на генерала с удивлением. – Он на месте канцлера сидит уже со времён моего батюшки. У него все нити в руках. Он его двоюродный брат. Как его отставить?

– Да так и отставить, как нерадивого слугу, – объясняет Волков. – И ничего, что он вам дядей приходится. Вот принц Ребенрее взял и отставил своего канцлера, когда решил.

– Боюсь, это невозможно, – отвечает маркграфиня. – Он ещё во дворянском собрании заседатель, и судья там же. За него все сеньоры будут. Мой муж не стал его отставлять, хотя и злился на него не раз, – и тут она вдруг опускает голову и говорит едва ли не с отчаянием: – Я здесь никого отставить не могу, даже прислугу.

– То есть это как…? Почему же вы слуг выгнать не можете? – удивляется генерал.

– Одна горничная у меня воровала одежду, – начала принцесса. – Это было ещё до того, как я уехала в паломничество. Я её уличила, поймала в моей нижней рубашке. При том она была ещё и дерзкой. Отпиралась, хотя я видела, я знала, что это моя одежда. Тогда я потребовала у кастеляна, чтобы её выгнали, так он сказал мне, что других сейчас на то жалование, что я им плачу… других не найти. Но я настояла. И он её убрал из моих покоев, но я… я потом встретила её во дворце, она теперь прибирается в залах. Никуда воровка не делась, – да, женщину тот случай задел, это было видно, так как она продолжила свои рассказы, более походившие на жалобы: – Сегодня я просила мне платье принести, что мне нравится, и горничная говорит мне: нет такого. Я говорю: да как же нет, оно нарядное, я не стала брать его на богомолье. А она твердит своё: нет, и всё тут. Я говорю: сама буду смотреть, пошла, все платья перебрала – и вправду нет его, а ещё нет двух нижних рубах батистовых, шитых шёлком, мне купцы их дарили, и всяких других мелочей… Чулок алых атласных… Ещё чего-то… Я прекрасно помню эти рубахи, и муж мой сказал тогда, что они изысканны. А теперь их попросту нет.