ВОЛКИ: Братство порока

Соображай, соображай, соображай.

«В комнате Агнес горит свет», – вспомнил он. Возможно, эта информация могла быть ему полезна.

– У тебя точно все хорошо?

– Да, мам. – Развешивая одежду в шкафу, Тиль прижала телефон к уху плечом. – Тут… славно.

– Тебе точно нравится? Судя по голосу, не очень. Я теперь жалею, что не смогла поехать с тобой и лично все устроить.

– Мам, мне девятнадцать. Присутствие родителей на заселении выглядело бы странно. – Тиль повесила джинсы и наклонилась к чемодану, чтобы взять свитер. – Тут, правда, довольно мило. Старомодно, но мило. И ребята хорошие. Девочки, с которыми я буду жить в доме, встретили меня хорошо. – Она на секунду задумалась о девицах, которые даже не пытались скрыть пренебрежение при виде нее. – А вот худи я, наверное, зря взяла. Здесь на занятия ходят в форме с символикой Варстада, и мне больше пригодились бы блузы и юбки.

– Ты можешь заехать в среду. – Предложила мать. – Мы с отцом вернемся из поездки в Реннвинд, где он будет встречаться с представителями профсоюзов. Приходи ближе к вечеру, самолет прилетает в семь. Или я могу оставить ключи. А, может, мне собрать твои вещи и отправить с курьером?

– Не нужно, мам. У меня пока есть, что носить. Увидимся в среду, ладно?

– Хорошо.

– И не переживай.

Послышался усталый вздох.

– Ладно. Знаешь, избирательная кампания так изматывает. У твоего отца куча консультантов, и приходится согласовывать с ними каждый чих: от деталей одежды, в которой он появляется на людях, до каждого гребаного слова в приветственной речи. Я уже начинаю жалеть, что мы во все это ввязались. Ханс постоянно на взводе, вынужден контролировать каждое свое действие и слово, а я, чувствуя его напряжение, тоже переживаю – уже забыла, когда в последний раз засыпала без таблеток.

– Может, тебе лучше остаться в городе и обживаться в доме? Врачи рекомендовали тебе больше отдыхать. – Напомнила Тиль.

– Ладно, дорогая, папочка зовет меня ужинать. Надеюсь, у тебя тоже есть, что поесть. Если нет, купи продуктов.

– Все хорошо, мам, я уже поела. – Соврала Тиль. Аппетита у нее не было совершенно.

– Спокойной ночи, милая. – Пропела она и, не дожидаясь ответа, скинула вызов.

Девушка отложила телефон и присела на пол возле чемодана, на дне которого остались лишь бумага и художественные инструменты: уголь, угольные карандаши, кусочки наждачной бумаги для заточки угольков, палочки, ластик, клячка, фиксатив. Она взяла плотный лист небольшого формата и сделала быстрый набросок комнаты.

Работать углем Тиль нравилось больше всего. Только черный и белый цвета – только глубина, только правда. Рисунки выходили объемными, а игра света и тени делала их реалистичными, словно черно-белые снимки. Готовые работы всегда казались ей настолько живыми, будто вот-вот могли сбежать с бумаги и зажить своей жизнью.

Девушка отложила набросок и уставилась на перепачканные черным руки. Художники недолюбливали угольную технику за грязь на пальцах, которая потом оседала на одежде и лице – везде, куда случайно дотронешься. Но Тиль обожала эту особенность работы. Каждое пятнышко, каждый мазок, каждая клякса и даже просто пыль на руках оживала в ее воображении, становясь птицей, стремящейся в небеса. Иногда она поднимала руки к небу, ожидая, что они взлетят. Ей нравилось фантазировать об этом, но окружающие не понимали этой странности и потому часто сторонились девушки.